Дело о винегрете

Статья о деле ГПУ 1924 г., по которому была осуждена и отправлена на Соловки наша прабабушка Мария Юрьевна Мегорская (ур. Булах). Написана на основе архивного дела ФСБ 1 и некоторых других источников.

---

Дело Витцель, Шмидт, Мегорской о шпионаже

Весной 1924 года при попытке нелегально перейти границу был арестован латвийский гражданин Георгий Павлович Гиргенсон. Он был осужден Ревтрибуналом как латвийский шпион. Был ли он на самом деле шпионом – неизвестно. Вряд ли. Судя по тому, как исполнено нижеизложенное дело, имеются большие сомнения.

Гиргенсоны – известная и уважаемая фамилия в Латвии. Вероятный отец Георгия Павловича – Павел Георгиевич фон Гиргенсон – жил в Москве, был успешным предпринимателем и издателем открытых писем (открыток), известных всем серьёзным филокартистам.

После осуждения Георгий Павлович заболел (вероятно, туберкулёзом), и был помещен в тюремную больницу имени доктора Гааза.

Это лишь преамбула к развивающемуся шпионскому детективу.

Независимо от дела Гиргенсона в поле зрения ГПУ попала заведующая библиотекой ленинградского Агентства НКИД (Народного Комиссариата Иностранных Дел) Екатерина Сергеевна Витцель – 29 апреля 1924 г. пришла «ориентировка», что ею было получено приглашение посетить Германское консульство.

К шпионской деятельности это приглашение не имело отношения – искусствовед по совместительству, Витцель поддерживала обширные связи с иностранцами, в частности, с немками, которым собиралась через Германское консульство вполне легально послать некие альбомы с любительскими фотографиями. Витцель была знакома с вице-консулом графом Антоном фон Заурма, который любезно согласился переправить посылку.

Впоследствии фон Заурма в 1928 г. был секретарем посольства Германии в Париже и отметился там неосторожным враждебным СССР высказыванием. Наркоминдел Чичерин писал по этому поводу: «Заурма – наш старый враг, хотя и молодой человек. Он женат на Урусовой и, будучи вице-консулом в Ленинграде, очень много нам напакостил.» 2

Ещё одним независимым источником, «пристёгивающим» Витцель к шпионскому делу, стал Уполномоченный Ленинградского Агентства НКИД тов. Вайнштейн – добросовестный доносчик.

Так вот, Вайнштейн явился лично в ОКРО (Окружное отделение) ГПУ и донёс на Витцель. Он попросил установить за ней наблюдение, поскольку та общается с «подозрительными лицами и внушает подозрения своими связями». Потом Вайнштейн ещё дважды приходил в ОКРО, заявляя, что «пребывание Витцель в НКИД считает невозможным, опасаясь тех последствий, которые могут произойти от ее пребывания там». В последний свой визит 12 июля 1924 г. он сдал ещё одну свою подчинённую – Магду Джемсовну Шмидт, секретаря месткома, также работающую в библиотеке Агентства. Она де вместе с Витцель «имеет какие-то связи в Разведуправлении, куда они ходят по утрам» (сотрудник Разведупра потом сообщил, что ходят они туда за получением для библиотеки зарубежной прессы.)

ГПУ наконец решило отреагировать и в ночь на 13 июля арестовало Витцель. В ходе обыска на её квартире была найдена переписка, свидетельствующая о том, что Екатерина Сергеевна имела нелегальные отношения с Георгием Гиргенсоном, находящимся в тюремной больнице. Она не только переписывалась с ним, но и переправляла в Латвию какие-то письма. Более того, среди бумаг Витцель был обнаружен второй экземпляр («из-под копирки») заявления на имя Латвийского консула с сообщением об аресте Гиргенсона и просьбой взять того под защиту Латвийского государства.

Какая удача! В деле оказался замешанным уже осуждённый шпион. Интрига закручивалась.

И Витцель, и Шмидт совмещали работу в НКИД с научной деятельностью в РИИИ (Российском Институте Истории Искусств). Известны, например, труды Витцель о Рембрандте и по библиофикации христианской иконографии, а Магда Шмидт неоднократно упоминается в отчётах о деятельности института. 4 Сотрудники РИИИ часто исследовали художественные произведения, хранящиеся в пригородных дворцах-музеях. В частности, Витцель занималась Гатчинским дворцом (как раз в июле 1924 г. она была туда командирована) и именно в Гатчине ещё в 1921 г. познакомилась с Георгием Гиргенсоном. Видимо знакомство было довольно близким, так как Витцель после ареста Гиргенсона добилась свидания с ним в тюрьме, где тот и попросил её написать заявление в Латвийское консульство, очевидно находящееся в неведении об аресте их гражданина. Витцель согласилась и напечатала такое заявление, но передать в консульство якобы не сумела из-за большой очереди. (На вопрос, а где же первый экземпляр заявления? – она ответила невнятно: «Не знаю, не помню, вероятно, был уничтожен».)

13 июля был произведён обыск и по месту работы Витцель – в библиотеке НКИД. В её столе были обнаружены бумаги, свидетельствующие по мнению ГПУ о шпионской деятельности: 1) информационные бюллетени Российского полномочного представительства в Финляндии; 2) справка на исполнение заказа на 500 000 шрапнелей; 3) печатное обращение в Военный совет о возвращении каким-то Главным Управлением фирме «Шнейдер и Ко» денег за разного рода военные поставки. Всё. Эти бумаги (по сути, макулатура), как объяснила Витцель, остались от прежней заведующей библиотекой, которая при передаче дел посоветовала оставить документы в столе. Это библиотека НКИД, и нахождение всяких справок и бюллетеней здесь вполне естественно (кстати, пресловутые бюллетени были доступны в открытой иностранной печати). Контрразведчики считали иначе – налицо очевидная государственная измена.

Как-то всё очень подозрительно одновременно сошлось в деле Витцель: приглашение в Германское консульство, доносы Вайнштейна, переписка с «латвийским шпионом», наконец, псевдо-секретные документы в библиотечном столе. Белые нитки. Ни одного реального преступления. Даже незаконные сношения с осуждённым не являются правонарушением – в этом случае вина лежит на соответствующих должностных лицах мест лишения свободы (о, боже, гулаговский канцелярит так въелся в наши гены, что подобные слова без труда ложатся на бумагу). Каких-либо доказанных фактов шпионской деятельности Витцель предъявлено не было. Вменявшиеся в вину посещения Германского и Латвийского консульств на самом деле преступлением не являются – на то они и консульства, чтобы граждане обращались туда по разным поводам, в том числе и с информацией о судьбе подданных. Все обвинения зиждятся на вероятности. Цитируем из обвинительного заключения буквально:

• «…передавала корреспонденцию, неизвестно в чем заключавшуюся;
• имея в своём ведении бюллетени полпредства, возможно, передала часть их в иностранную миссию;
• имела также связь в Разведупре и Губвоенкомате.»

Заметим, что тогда ГПУ ещё не созрело до костоломных методов НКВД 30-х годов, иначе Витцель живенько бы сообщила, какие конкретно сведения она передавала, и призналась бы в передаче бюллетеней в марсианскую миссию. Но когда недоказанность останавливала наши доблестные органы? Да никогда! Есть классовое чутьё, которое диктует однозначный вывод: Витцель – лицо явно неблагонадёжное, вполне основательно заподозренное в шпионаже. В концлагерь её! На три года!

Как мы видели, к делу пристегнули Магду Шмидт. С ней – ещё нелепее (и трагичней).

Магда была дочерью известного искусствоведа Джемса Альфредовича Шмидта. Он читал лекции в том же РИИИ и затем с 1929 г. стал заведующим всей Картинной галереей Эрмитажа. В 1924 г. Джемс Альфредович вместе с художником Александром Бенуа занимались отбором картин для пополнения коллекции музея, их развеской, а также оценкой для продажи некоторых произведений за границу. 5 Бенуа был знаком с Магдой, относился к ней слегка иронически и в своем дневнике называл её исключительно «дочуркой», иногда с эпитетом: «неаппетитная». Летом 1924 г. и Бенуа, и семья Шмидт жили на дачах в той же Гатчине. 6

В понедельник 14 июля, вернувшись с дачи на работу в Ленинград, Магда узнала о задержании Витцель – неизвестная женщина передала ей записку арестованной. Магда всполошилась и решила задействовать все имеющиеся у неё связи для вызволения подруги. По слухам, Шмидт ранее сожительствовала с начальником информационного отдела Разведупра, неким Седуновым, впоследствии уволенным за политическую неблагонадёжность. Для выяснения его адреса она позвонила другому знакомому сотруднику ГПУ – Петрову (это он выдавал зарубежную прессу библиотекарям). Телефонный разговор подслушал бдительный Вайнштейн. Он тут же побежал в ГПУ с докладом о «возбуждённой» Шмидт. В НКИД немедленно был послан сотрудник, который к своему удивлению обнаружил там вместе со Шмидт и своего коллегу Петрова. Оказывается, Шмидт просила того зайти в Агенство лично. Им обоим было предложено немедленно проследовать в ГПУ для «выяснения» – благо, идти от НКИД (от арки Главного Штаба) на угол Гороховой и Адмиралтейского проспекта меньше 10 минут.

Бенуа, вернувшийся в город 18 июля, так описывает случившееся:

«…Второе замечательное событие – арест Магды Шмидт. Паппе случайно увидел, как ее вели по улице под эскортом. Несомненно, этот арест находится в связи с ранее произошедшим арестом ее начальника по заведованию библиотекой Наркомотдела и еще нескольких библиотечных людей. Это произошло из-за находки среди вещей других политических арестованных книг запрещенного характера со штемпелем названной библиотеки. Дамы их выдавали по знакомству. Но хорош же строй и вся его психология, если за это арестовывают и с позором ведут девушку по улицам! Впрочем, это тот же строй, который расстреливает мелких жуликов, но относится снисходительно к заведомым разбойникам и убийцам. Джеймс (отец) очень расстроен, но утешается тем, что «дочурка» сидит в общей камере и в «хороших» условиях.»

Понятное дело, что на тот момент для Бенуа действительная подоплёка дела была скрыта, хотя он уже знал про арест Витцель («начальника по заведыванию библиотекой»). Что называется, «слышал звон…». Петрова же легко можно было принять за члена эскорта, так что «проследование» Магды в ГПУ действительно выглядело внушительно.

На Гороховой Петров быстро оправдался, заручившись поддержкой начальника Разведупра товарища Гофберга. А Магду Джемсовну привлекли по полной. Допросили. Она поначалу запиралась, вовсе отрицая, что знает про задержание Витцель, но потом созналась и назвала фамилии трёх сотрудников НКИД, которых успела оповестить об аресте. Всё. Обвинение: «гражданка Шмидт, имея родственников за границей и связи в Германском консульстве и в Разведупре, информировала некоторых лиц об аресте Витцель с целью пресечения деятельности ГПУ» (ни много, ни мало!). Предложено сослать её на Урал на два года.

Теперь обратимся к нашей прабабушке, ставшей третьей обвиняемой в этом деле.

Мария Юрьевна Мегорская, сестра милосердия с августа 1914 г. Имеет Георгиевскую медаль за бой в ходе Брусиловского наступления весной 1916 г. После Первой мировой войны продолжала работать медсестрой.

С 1922 г. – в тюремной больнице имени доктора Гааза. «Весёленькое» место рядом с Боткинскими бараками, где больница под тем же названием и сейчас находится. Слегка изменилась только аббревиатура: ФКЛПУ ОБ им. Ф.П.Гааза УФСИН России по г. Санкт-Петербургу и Ленинградской области.

Сменяются режимы и идеологии, рушатся и восстанавливаются храмы, уничтожаются памятники архитектуры, и только тюрьмы стоят незыблемо на своих местах. Именно они являются истинными духовными скрепами нашего народа.

Фото Яндекс.Карты. Там есть ещё и панорамный снимок. Поелозьте мышкой – вот где ад и ужас! Северная Пальмира, практически центр города, 21 век.

Фамилия Мегорской всплыла в ходе допроса Витцель 7 августа. Но обвинять Екатерину Сергеевну в доносительстве не стоит – в переписке, изъятой в ходе обыска, уже была обнаружена записка, явно изобличающая Мегорскую как курьера Витцель и Гиргенсона. Эта записка, написанная собственноручно Марией Юрьевной, носит вполне невинный характер. Чтобы был понятен предмет нелегальной корреспонденции, приведём её полностью (орфография сохранена):

Вот собственно и всё документальное подтверждение секретной операции латвийских спецслужб – винегрет и жареная картошка, мыло и зеркальце для бритья. Родина в опасности!

Марию Мегорскую взяли в ночь на 5 сентября на квартире по улице Рылеева (на углу площади со Спасо-Преображенским собором – того, что со стволами трофейных пушек в ограде). В ходе обыска были изъяты золотой браслет и металлические часики «с ремешком без №, с разбитым стеклом». Интересно, что за четыре дня до ареста – 1 сентября – Мария была уволена из тюремной больницы по сокращению штатов. Видимо, ГПУ провело неосторожную оперативную разработку, и начальство больницы поспешило избавиться от засвеченного сотрудника.

На допросе 7 сентября Мария Юрьевна не стала отпираться от очевидного: да, она брала письма от Гиргенсона и опускала их в почтовый ящик, да, она производила обмен корреспонденцией между ним и Витцель. Витцель была её знакомой и приходила к Мегорской на квартиру с передачами для него.

Пересылка персоналом тюремной больницы писем арестованных была обычным делом. Этим занимались практически все сёстры милосердия (сделаем акцент на последнем слове). Припёртая к стенке, Мария Юрьевна была вынуждена назвать двух медсестёр, от которых она слышала про аналогичную деятельность. Потом из этого соорудили отдельное дело.

Нашей прабабушке банально не повезло: кто ж знал, что Гиргенсон – латвийский шпион, а Витцель – под наблюдением. Так бы и носила письма арестованных как обычно. С другой стороны, Мегорская – единственная из трёх подельниц, кто действительно совершила реальное правонарушение, причём, чистосердечно в этом признавшись: «хотя знала, что такого рода отправка корреспонденции является запрещённой».

Итог единственного допроса: Мегорскую Марию Юрьевну, 36 лет, вдову быв. полковника царской армии, со средним образованием, беспартийную, незамужнюю, несудимую, арестованную 5 сентября 1924 года, выслать в Тобольскую губернию сроком на три года.

Обвинительное заключении датировано 10 сентября, а 20 октября на том же документе за подписями Уполномоченного и Начальника 2-го отдела КРО от руки приписано:

Полагаю:
гр-ку Витцель Е.С. заключить в концлагерь сроком на три года,
Мегорскую М.Ю. выслать в Нарымский край сроком на три года,
Шмидт М.Д. из-под стражи освободить, запретив проживание в Погран.губ. и в 6 пунктах сроком на три года.

Урал, Тобольская губерния, Нарымский край. Страна наша так необъятна, что у чекистов глаза разбегались от возможных мест ссылки. Но всё-таки решили действовать по-простому: 31 октября 1924 г. особое совещание при Коллегии ОГПУ слегка ужесточило и упростило окончательный приговор:

…заключить в концлагерь: Витцель и Мегорскую – на 3 года, Шмидт – на 2 года.

Все трое отправились на Соловки. Входящий в моду курорт «all inclusive» на Белом море.

Через год – 11 декабря 1925 г. – после многочисленных ходатайств отца Магды Шмидт её заключение было заменено трёхгодичной высылкой «-6 пунктов» – запрет проживания в ряде центральных и пограничных городов СССР. Из-за прекращения навигации Магда ещё полгода провела на Соловках и только 1 июня 1926 г. выехала во Владимирскую область в Муромские леса. Здесь в деревне Ликино рядом со станцией Андреево-Храповицкое 7 жила её тётя Эрна Максимилиановна, жена преподавателя лесного техникума в Муромцево Алексея Павловича Кнорре. В 1928 г. проведать сестру и дочь сюда приезжала мать Магды – Элеонора Максимилиановна Шмидт. Вот фотография этого периода:

Ссылка, начало которой мстительные органы отсчитали не от даты формального освобождения, а от момента фактического выхода из лагеря, наконец закончилась. Однако цепкие руки чекистов всё равно не отпускали «врага» – Магда отправилась на поселение на Север и вернулась в Ленинград только около 1935 г. Работала чертежницей на заводе недалеко от дома на 18 линии Васильевского острова.

Началась война, затем Блокада. От дистрофии умерла мама – Элеонора Максимилиановна (Джемс Альфредович скончался в 1933 г.). Магда осталась одна с двумя племянницами 9 и 5 лет отроду – дочерьми её брата Герберта. (Его самого расстреляли ещё в 1938 г., а жену выслали в Оренбургскую область.) Но «органы» не унимались. На излете голодной блокадной зимы в марте 1942 г. Магде сообщили, что она, как немка, вместе с остатками семьи подлежит высылке в Казахстан. Полагая, что в этом случае шансов на выживание нет, Магда решила отравить себя и племянниц, чтобы избавить всех от грядущих страданий. Она действительно покончила с собой, но дети отказались пить яд. Они выжили, попав через некоторое время в детский дом. 8; 17

Замрём на минуту. Молодая женщина. Донос. Исковерканная жизнь. Страшная смерть. У вас есть слова? У меня нет.

Мегорская и Витцель отбыли на Соловках полный срок. Новым постановлением ОСО от 7 октября 1927 г. они были высланы в Узбекистан на три года. А по постановлению того же совещания 23 декабря 1930 г. обе были лишены права проживания сроком на три года в Московской и других областях.

Витцель оказалась в Йошкар-Оле – в годы войны была рабочей на Марийской сельскохозяйственной опытной станции – отмечена среди тружеников тыла, «ковавших Победу». 9 Потом вернулась в Ленинград и более 20 лет работала в научной библиотеке Эрмитажа. Умерла в 1982 г. 10

Наша прабабушка после окончания срока ссылки осталась в Узбекистане. Работала в медицинском санатории, вышла вторично замуж за врача. По какому-то доносу была вновь арестована, но достаточно быстро отпущена, по семейной легенде, оказав медицинскую помощь начальнику тюрьмы. В Узбекистан к матери переехал сын Юрий. В 1942 г. он погиб на войне. В том же году в Блокаду умерла её дочь Наталья, а ещё раньше в октябре 1941 был расстрелян зять Евгений Леонидович Васильев. Её внуки, эвакуированные из Ленинграда перед Блокадой, с осени 1943 г. тоже жили в Ташкенте и Самарканде, а после войны вернулись в Ленинград. Мария Юрьевна осталась одна и влачила жалкое существование, нищенствовала. В 1948 г. она писала внучке-студентке в Ленинград: «М.б. ты сумеешь прислать мне, что нибудь старое, т.к. я почти голая. Ничего-то у меня нет, но тебе вероятно трудно живется самой». В 1949 г. она лишилась и квартиры – как писал внук Вадим, ссылаясь на её письмо: «Она взяла на квартиру какого-то профессора и он ее выкурил». Тем не менее, Мария Юрьевна сообщала, что «живёт хорошо, благодаря Богу» – в конце жизни она стала крайне набожной. Умерла около 1958 года в богадельне при Самаркандской церкви.

19 февраля 1959 г. все трое подельниц – Витцель, Шмидт и Мегорская – были реабилитированы. Секретно.

Мы впервые столкнулись с таким явлением, как секретная реабилитация. Мало того, что доступ к делу ограничен (кому ни попадя его не показывают – необходимо доказывать родство с фигурантами), так ещё и справка о реабилитации оказывается недоступной. Вдумайтесь: РЕАБИЛИТАЦИЯ СЕКРЕТНА! Документ, который, по идее, чуть ли не под стеклом на стене у родни должен висеть, на руки не выдаётся, ознакомиться с ним не дозволяется. И это по делу «выеденного гроша и ломаного яйца» почти столетней давности!

Что мы имеем? Сначала «органы» убивают или сажают человека. Затем происходит реабилитация – то есть, репрессированный признаётся невиновным. Тем не менее, дело его охраняется как зеница ока и доступ к нему ограждается различными барьерами. Какой отсюда вывод? А такой: ФСБ, открыто полагая себя наследницей ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ, в глубине души (которой у неё, конечно же, нет, но скажем – в глубинах коллективного подсознания) понимает, что творимые чекистами дела неправедны. Иначе, зачем такая скрытность? Казалось бы – сними грех с души (которой нет), признай свои преступления честно и живи спокойно, постепенно возвращая доверие граждан и избавляя их от страха. Но нет – мы будем цепляться костлявыми руками за тёмное прошлое и хранить в нафталине грязные мундиры. Ещё и принцип: своих не сдаём.

По официальной версии, секретность связана с тем, что реабилитация проводилась Военной Коллегией Верховного суда СССР, которая рассматривает дела о шпионаже и государственной измене. На их бумагах всегда стоит гриф «Секретно», а это автоматически переводит дело в закрытую категорию. Чтобы снять секретность, надо написать заявление и дождаться решения комиссии, которая заседает раз в несколько месяцев. Мы так и сделали. Через полгода пришло уведомление о том, что согласно п. 15 Федерального закона от 21 июля 1993 г. ФЗ № 5485-1 «О государственной тайне» в результате рассмотрения вопроса о рассекречивании определения о реабилитации из архивного уголовного дела № П-44199 секретность снята. В результате, у нас имеется полный текст справки о реабилитации.

Если коротко, то суть постановления Военной коллегии от 19 февраля 1959 г. такова: все решения Особых Совещаний 1924, 1927 и 1930 гг. в отношении Витцель, Шмидт и Мегорской отменить, дело о них прекратить за отсутствием состава преступления. (В первоначальном протесте прокурора было: в отношении Витцель дело прекратить за недоказанностью обвинения.)

Справедливости ради надо признать, что в деле нашей прабабки Военная коллегия проявила мягкость – на наш взгляд преступление всё-таки имело место, по крайней мере, в части нарушения правил режима тюремной больницы. Видимо на волне массовых пост-сталинских реабилитаций формулировка: «за отсутствием состава преступления» была общепринятой и широко употреблялась для простоты и скорости прохождения дел. Ну и на том спасибо.

Что касается секретности самого определения о реабилитации, то текст его абсолютно «непорочен» – кроме грифа «Секретно» ничего запретного там нет. Даже в отношении Гиргенсона сказано, что он арестовывался не за шпионаж, а за попытку нелегального перехода границы, и данных о том, что он является агентом иностранной разведки нет. То есть, обстоятельства шпионской или контрразведывательной деятельности, которые необходимо было бы скрывать, как таковые в деле отсутствуют. Очевидно, что никакой нужды в таинственности нет.

Однако в нашем конкретном случае вопрос секретности кажется более многозначным. Тут задействован принцип: «своих не сдаём». И речь идёт о Гиргенсоне – он был сексотом ГПУ.

Секретным сотрудником Гиргенсон стал как раз после нашего дела 1924 года, очевидно, косвенно на это повлиявшим.

Представьте. Гиргенсон с туберкулёзом лежит в тюремной больнице. Сначала «пропадает» его ангел-хранитель Екатерина Витцель. Через полтора месяца арестовывают Мегорскую – последнее доверенное лицо. В результате возбуждения дела о нелегальной передаче корреспонденции забирают и других знакомых медсестёр. Режим в тюремной больнице резко ужесточается и все связи с внешним миром обрываются. Никто не несёт «винегрету и жареной картошки». Больной Гиргенсон остаётся один на один с карательной системой – он сломлен и морально, и физически. Тут-то и подкатывают искусители из ГПУ с предложением о сотрудничестве в обмен на здоровое питание и, наконец, свободу. Гиргенсон не в силах отказаться и соглашается. Не будем его за это осуждать – слаб человек, особенно, на грани жизни и смерти.

Просто так выпустить своего нового агента ГПУ не могло – всё-таки слухи о его аресте распространились по Ленинграду. Решено убрать его подальше – в Новониколаевск (с 1925 г. – Новосибирск). Такое решение убивало двух зайцев: во-первых, агент изымался из старого круга общения; во-вторых, поддерживалась легенда о его наказании под видом ссылки в Сибирь. Кроме того, в Новониколаевске имелось Германское консульство, что немаловажно, так как именно с ним было связано первое задание сексота – установить связь с работниками миссии с целью наблюдения за ними и их окружением.

В конце 1924 года Гиргенсон прибыл в Новониколаевск – с этого времени его имя упоминается в адресных книгах и газетах города. Судя по всему, по роду своей прежней деятельности он имел отношение к финансовой сфере – Георгий Павлович становится заведующим иностранным отделом Сибирской краевой конторы Госбанка. Неплохое вознаграждение за согласие на сотрудничество. В качестве хобби и общественной работы он ведает делами Новосибирского отдела Всесоюзного Общества Коллекционеров (видимо, передалось отцовское профессиональное увлечение открытками). 11; 12; 13

Являясь заведующим иностранным отделом, он имел естественную возможность вступать в контакты с работниками Германского консульства и выполнять своё секретное задание. Нареканий на его работу в этом плане не было.

В конце 1929 г. в Москве закрутилось дело о вредителях в Госбанке (см., например, в нашей статье про директора Госбанка С.К.Бельгарда). В 1930 г. Гиргенсона переключили с иностранного направления секретной деятельности на внутреннее. Работал он теперь заведующим отделом денежного обращения в той же конторе. По заданию сексот должен был внедриться в существующую там контрреволюционную организацию и выявить врагов народа. «Однако несмотря на приложенные старания, Гиргенсон не обнаружил в банке контрреволюционной организации. Он доносил об отдельных ненормальных явлениях в работе банка, но органы НКВД не верили его сообщениям, что контрреволюционной организации в банке нет». 14

Ценность агента снизилась, и над Гиргенсоном начали сгущаться тучи. В 1934 г. он как бездушный заведующий кассплана Госбанка становится отрицательным героем фельетона, напечатанного в газете «Советская Сибирь». Вот саркастичный отрывок из него:

«…никто иной как т. Гиргенсон, про которого распущен слух, что он не знает географии ни физической, ни экономической, и все еще полагается на извозчиков и у них консультируется; Гиргенсон, про которого его враги собираются написать в стенной госбанковской газете, что он из-за конторского стола не видит живой жизни и кроме цифр ничего не знает и знать не желает, и что он сам уже почти потерял видимость человека и превратился в средне-статистическую величину.» 15

Понятно, что если бы Георгий Павлович был ценным кадром для НКВД, то такого вольного обращения с ним не было бы допущено. Кончилось всё это очень плохо: в 1937 г. он был арестован как раз по делу той самой несуществующей контрреволюционной организации в Госбанке. Нашёлся более успешный сексот, сумевший её обнаружить. В 1939 г. военный трибунал СибВО приговорил Гиргенсона к расстрелу, заменённому на 15 лет заключения. Однако принцип «своих не бросаем» сработал и здесь – с 1942 г. его использовали по второй специальности в новосибирском лагере интернированных.

Дальнейшая судьба Георгия Павловича Гиргенсона неизвестна. В 1991 г., когда начали раскрываться архивы, в последние месяцы существования КГБ были уничтожены многие дела с агентурными сведениями. В Новосибирске в июле 1991 г. сожгли дело многолетнего видного сексота ОГПУ-НКВД В.Г.Кремера, одного из основных работников Германского консульства. Оказалось уничтожено и личное агентурное дело Гиргенсона. 16

Это опять нас подводит к теме секретности и «стыдливости» чекистов, которой мы и заканчиваем данную статью. Если Военная коллегия при реабилитации в 1959 г. опиралась только на материалы дела Витцель-Шмидт-Мегорской, то она могла и не знать о сексотстве Гиргенсона. (Что усугубляет нелепость засекречивания). А если знала, то их действия можно понять, исходя из той же глубинной логики: «своих не сдаём».

Имеются неподтверждённые сведения, да и сами работники ФСБшных архивов намекают, что в закромах ФСБ существует некий массив документов, засекреченный до такой степени, что, несмотря на никакие постановления «партии и правительства», к нему никогда не будут допущены простые смертные. Где-то в недрах этого супер-архива имеется документ о пребывании Марии Юрьевны Мегорской на Соловках. Будем лелеять слабую надежду, что наступят такие времена, когда можно будет увидеть этот и другие документы, свидетельствующие о преступлениях «кровавой гэбни». Последнее выражение употреблено здесь без всякой иронии.

Андрей Новожилов
ноябрь 2017

Источники

1. Архив УФСБ РФ СПб д.1385: Дело Витцель, Мегорской, Шмидт, 1924-1930.
2. Документы НКИД. Приложения. Примечание № 46.
3. «Консул» No 4 (45) 2016 С.18.
4. Задачи и методы изучения искусств. Пг.: Academia, 1924.
5. Б.Б.Пиотровский. История Эрмитажа. Краткий очерк. Материалы и Документы. «Искусство» М. 1997.
6. Александр Бенуа. Дневник 1918-1924 годов. «Захаров» 2010.
7. Письмо Д.А.Шмидт М.Л.Винаверу.
8. Электронная Книга памяти «Возвращенные имена» М.Д.Шмидт.
9. «Они ковали Победу». Республика Марий-Эл: сводный том: поименные списки тружеников тыла и участников Великой Отечественной войны. – Йошкар-Ола. 2012.
10. Эрмитаж. История и современность : 1764-1988 / Б.Б. Пиотровский, И.Н. Новосельская, Л.Л. Каганэ и др. ; под общ. ред. В.А. Суслова. – М. Искусство. 1990.
11. Весь Новониколаевск: адрес.-справ. кн. с крат. историей и пл. города на 1924-1925 год. – Новониколаевск: Российское телеграфное агентство, Сибирское отделение, 1925.
12. Советская Сибирь. №229. 5 октября 1926. С.3.
13. Советская Сибирь. №42. 20 февраля 1927. С.5.
14. Тепляков А.Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири. 1918–1929 гг. – М., 2007. С.239; Тепляков А.Г. «Машина террора»: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929–1941 гг. – М., 2008. С.186.; АУФСБ по НСО. Д.П-7142. Т.2. Л.72,81–91.
15. Советская Сибирь. №90. 21 апреля 1934. С.4.
16. Папчинский А.А., Тумшис М.А. Рецензия на книгу Н.В. Петрова и К.В. Скоркина «Кто руководил НКВД. 1934–1941: Справочник» //Новый часовой. 2000. №10. С.434.
17. Сведения о Магде Джемсовне Шмидт и её семье, а также фотографии, получены от её внучатой племянницы Наталии Александровны Микаберидзе, дочери Эрны Гербертовны – одной из тех самых выживших в Блокаду племянниц Магды.