Дело Мазуриной-Булах. Апология

Публицистическое исследование

В конце мая 1884 года в Московском Окружном Суде слушалось дело по обвинению Натальи Антоновны Булах в причинении с корыстной целью расстройства умственных способностей Анны Васильевны Мазуриной и доведении последней до полного идиотизма. Булах была признана виновной, лишена всех прав состояния и сослана в места не столь отдаленные.

В данном исследовании сделана попытка развенчать устойчивое мнение о виновности подсудимой и подвергнуть сомнению легитимность приговора.

Подробно разобран ход процесса, найдены значительные нестыковки у стороны обвинения и серьезные нарушения в проведении процессуальных действий, предшествующих суду. Выявлены инициаторы и скрытые силы, стоящие за делом Булах. Разоблачаются подлинные, хотя и косвенные, виновники трагедии потерпевшей.

Почему публицистическое? Потому что, узнав подоплеку процесса, трудно удержаться от эмоций и не встать на сторону несправедливо осужденной. Однако неоднозначность дела столь велика, что неизбежные сомнения и различные трактовки оставлены научной, в меру сил, составляющей исследования.


Содержание


Принято считать, что история, показывая примеры из прошлого, помогает понять настоящее – нам лишь остается извлечь уроки. Но ведь верно и обратное – воочию наблюдая нынешнее, мы лучше постигаем прошедшее.

Существо и обстоятельства дела

Наталья Антоновна Булах (1823–1891), урожденная Гамонова.
Вдова оператора (хирурга) Смоленской врачебной управы, надворного советника Егора Андреевича Булаха (~1805–1846). В формулярном списке мужа указана купчихой [1], но из материалов судебного заседания следует, что ранее она была крепостной крестьянкой, принадлежавшей помещице Голубцовой, которая обеспечила ей воспитание в Смольном Институте и выдала замуж за уездного врача из города Поречья. После смерти мужа Наталья Антоновна осталась с двумя малолетними детьми: Николаем, 1843 г.р. и Егором, 1845 г.р. Служила гувернанткой, в частности, в доме Ржевского купца 1-й гильдии Сорокоумовского, ставшего позже присяжным заседателем в суде. Около 1855 года Наталья переехала в Москву, где в Кадетском корпусе обучались ее сыновья. Здесь она устроилась гувернанткой в дом купчихи Зевакиной к ее 12-летней внучке – Анне Мазуриной. Так началась почти 30-летняя история, закончившаяся трагически для воспитательницы и для воспитуемой.

Анна Васильевна Мазурина (1843–>1889).

Анна Мазурина

Отец – Василий Алексеевич Мазурин (1805–1852), почетный гражданин, химик по образованию.
Мать – Ольга Андреевна Зевакина (1818–1854).
По одной из версий Ольга Андреевна еще при жизни мужа ушла в Новодевичий монастырь по обету, данному во время болезни ног. По другой – супруги разошлись, и, «оберегая честь своего рода», она скрылась в монастыре от мирских пересудов. С собой мать забрала и дочь. За год до смерти Ольга Андреевна подарила приходу московской церкви Ржевской Божьей Матери свой дом с землей и надворными строениями [2]. (Обратим внимание на название церкви — возможно, тяга у Анны к Ржеву возникла неспроста.) О склонности матери к монастырской жизни и благотворительности родственники говорили, что это у нее «своего рода помешательство». Похоже, оно передалось и дочери. После смерти матери Анна жила у бабушки – упомянутой купчихи Анны Михайловны Зевакиной.

Краткая история «преступления»

В 1861 году, достигнув совершеннолетия, Анна Мазурина стала обладательницей крупного наследства (514 тысяч рублей и других ценностей). Через два года вместе с гувернанткой Натальей Булах она неожиданно для родных переехала из Москвы в Ржев. Там пара на деньги Мазуриной занялась благотворительностью: в 1865 году учредила училище для девиц духовного звания (одномоментно вложено 90 тысяч рублей), а в 1869 году основала дом призрения бедных детей (еще 80 тысяч).

Ржевское училище

Начальницей училища стала Наталья Булах, а попечителем – ее сын Николай (в 1866 году он ушел в отставку с армейской службы и окончательно поселился в Ржеве, впоследствии став банковским служащим).

После учреждения приюта в том же 1869 году Мазурина решила отойти от благотворительных дел и уйти в монастырь (была у нее еще и мысль заняться миссионерством на Алтае). Она выдала Булах полную доверенность на распоряжение всем своим капиталом за исключением 5 тысяч рублей, которые были помещены в банк, чтобы далее жить на проценты. Юридическое обеспечение и решение финансовых вопросов осуществлял племянник Натальи Антоновны – молодой юрист Юрий Степанович Булах. Все операции были нотариально заверены и абсолютно законны.

В течение 4 лет Анна скиталась по монастырям России, подбирая себе подходящее пристанище. Тверь, Москва, Киев, Томск – нигде не нашла она желанного покоя. Монастырская жизнь разочаровала ее и, более того, паломница тронулась умом!

Проклятие рода Мазуриных

Тут следует рассказать о наследственности Мазуриной и, своего рода, проклятии ее семьи [3].

Двоюродный брат Анны – Василий Федорович Мазурин (1830–1875) – в 1867 году был приговорен к 15 годам каторги за убийство ювелира Калмыкова. Хотя налицо был корыстный мотив, хладнокровие и жестокость преступления изумили современников. В письменных показаниях убийцы было написано: «Будто бы дьявол в меня вселился, когда я расправлялся с Калмыковым. Не ведал я, что творил».

После публичного суда над Василием Федоровичем его брат Алексей впал в тяжелую депрессию, говорил, что его преследует тень брата, и вскоре застрелился.

Третий брат Николай, пережив новые потрясения, обрушившиеся на семью, стал проявлять признаки нервного расстройства и вскоре тоже лишился рассудка.

Самый младший, Нил Мазурин, заболел чахоткой и умер молодым.

Сестра Маша, на свадьбе которой и был убит ювелир Калмыков, скончалась 18 лет отроду, пробыв замужем всего год.

Вот такая родня была у Анны Мазуриной. Один из врачей-экспертов, выступавших на суде, после опроса родственников потерпевшей поведал, что «в роду ее отца, было несколько случаев смерти от нервных ударов, мать же ее по странностям своим и внезапному уходу в монастырь считалась полупомешанной и умерла в параличе». Это дало право медику предположить, что у Мазуриной была «наследственная нервная ненормальность и предрасположение к психическому заболеванию». Вопрос о дурной наследственности вызвал дискуссию среди врачей-экспертов: насколько предрасположенность к слабоумию могла быть развита внешними силами. В любом случае, учитывая трудное детство, слабоволие и подверженность чужому влиянию, нельзя удивляться тому, что после 4 лет скитаний по монастырям Анна лишилась рассудка.

Итак, в 1873 году Мазурина вернулась из Сибири в Ржев и поселилась в основанном ею же училище, где для нее была устроена комната рядом с комнатой Булах. Отсюда она практически не выходила, опустилась, со временем перестала умываться и жила в грязи, теряя человеческий облик. Утверждается, что этому способствовала Булах, ограничившая все контакты Анны с внешним миром. Так продолжалось 7 лет, пока на эту ситуацию не обратили внимание горожане. В конце января 1881 года товарищ Ржевского прокурора, помощник исправника и полковой врач пришли в училище с проверкой и, убедившись в плачевном состоянии Анны, «удалили» ее от влияния Булах, буквально оторвав ее от юбки последней. Мазурина первое время жила в училище, а в конце лета была перемещена в Москву под опеку тетки. Против Булах было возбуждено дело по обвинению ее в незаконном лишении свободы Мазуриной. Следствие длилось почти 2 года.

Наконец, 18–23 мая 1884 года состоялся суд. В виду исключительности обвинения и громадного общественного интереса заседание было перенесено из Твери в Москву. (Так объяснялось общественности, но, на самом деле, перенос был обусловлен другими причинами, о которых будет рассказано в свое время.) Зал Окружного суда был заполнен до отказа, публика, большинство которой составляли дамы, пребывала в ажитации, речь адвоката потерпевшей и вердикт присяжных встретила аплодисментами. Булах была приговорена к лишению всех прав состояния и высылке в места не столь отдаленные.

История о «замурованной девушке» и обстоятельства дела достаточно хорошо представлены в публичном пространстве – процесс был шумный. А тут еще и Плевако! Во многом благодаря изданию зажигательных речей знаменитого присяжного поверенного, дело Булах не кануло в лету — выступление на данном процессе считается одним из его звездных моментов. Федор Никифорович хотя и был поверенным гражданского истца со стороны опеки над полоумной потерпевшей, то есть формально защищал ее интересы, всё же выступал больше в роли обвинителя – обвинителя Булах. К Плевако мы еще вернемся, а сейчас обратимся непосредственно к процессу – к нему есть вопросы.

Цели и задачи

Цель данного исследования – поколебать обвинительный уклон, как правило, сопровождающий освещение дела Булах. Проблема заключается в том, что большинство комментаторов опираются на журналистские репортажи из зала суда, а то и вовсе только на речь адвоката потерпевшей. Поскольку и судебные репортеры, и общественное мнение вслед за кумиром того времени Плевако явно были не на стороне подсудимой, пересказы этой истории носят однобокий характер. Если судебная хроника пыталась сохранить хоть какую-то видимость объективности (правда, манипулируя объемом печатного текста — «за» и «против»), то авторы обзорных статей не стеснялись высказывать свою позицию. Например, в Новом Времени читаем [4]:

«Своими аплодисментами публика показала, что каждый присутствовавший в зале суда, не колеблясь, подписал бы тот же суровый приговор без "снисхождения". Госпожа Булах осуждена вдвойне, и она заслужила это осуждение. Невероятные подробности о том, как довела она свою воспитанницу до идиотизма, чтобы обобрать ее без риска, могли бы служить образцом дьявольских козней, на которые изощряет человека жадная корысть, не сдерживаемая никакими нравственными побуждениями.»

Вина Булах считалась бесспорной не только для большей части ее современников, но остается таковой и для нынешних повествователей. Почти через 140 лет после процесса мы попробуем, если не оспорить судебное решение, то, по крайней мере, подвергнуть сомнению его однозначность и легитимность.

В принципе, это можно было бы сделать, используя только судебные репортажи в газетах [5, 6] и речь Плевако [7] — в них достаточно противоречий и неувязок, которые не заметили другие комментаторы и пересказчики дела Булах. Такой анализ будет проделан – будут обстоятельно разобраны судебная хроника и речь адвоката – ведь именно эти источники повлияли на общественное мнение. Однако есть несколько архивных дел и других документов, недоступных широкой публике того времени, но позволяющих значительно усилить аргументацию в защиту осужденной. Эти материалы также будут рассмотрены, тем более, что речь идет о скрытых пружинах, стоящих за процессом, нарушениях юридических норм и даже о прямом подлоге.

Ну и главное — хочется всё-таки разобраться и ответить на вопрос: была ли виновна Наталья Антоновна Булах?

Весь дальнейший текст на первый взгляд представляется весьма объемным и избыточным. Уж больно много в нем подробностей и мелких деталей, описываются многочисленные второстепенные персонажи и обстоятельства, сюжет дробится на побочные линии и ответвления. Изложение материала может показаться даже занудным.

Но что делать — занимательность не является целью данной статьи. Как раз из-за своего объема она скорее тянет на небольшую монографию (впрочем, из скромности и очевидной неполноты, будем все-таки придерживаться более расплывчатого слова — исследование). Так вот, это исследование стремится максимально развернуто и логично скомпоновать в одном месте всю известную на данный момент информацию по делу Мазуриной-Булах. Если читатель не согласится с основным посылом, то, по крайней мере, может воспользоваться предоставленными материалами для вырабатывания собственной позиции.

Что касается излишних подробностей и прочего — тому есть простое объяснение. Излагая историю, в центре которой стоит судебный процесс, волей-неволей приходится следовать судопроизводственной канве. Из-за апологетической направленности исследования, когда отсутствуют документальные свидетельства и речи в защиту обвиняемой, автор вынужден сам выступать в роли адвоката и вникать в мельчайшие обстоятельства дела, придираясь и оспаривая каждый пункт или упущение обвинения. Текст неизбежно перегружается. Отсюда ­и кажущееся занудство.

Но приступим же делу. Для начала опишем мизансцену и познакомимся с действующими лицами.

Действующие лица

Немногие берут в расчет, что суд 1884 года предваряли процессуальные, следственные и иные мероприятия, которые существенно повлияли на ход дела. Кроме того, за кулисами процесса скрывались, если не кукловоды, то весьма влиятельные интересанты и акторы. Прежде, чем перейти к описанию того, как разворачивались события, необходимо познакомиться и кратко обрисовать роли основных действующих лиц, затевавших, продвигавших и сопровождавших процесс. И начнем мы с важнейшей фигуры – мотора и инициатора всего дела, без которого наказание Булах просто не состоялось бы.

Филиппов

Уже было сказано, что в январе 1881 года бедственное положение «замурованной» Мазуриной заметили сознательные граждане и обратились в «правоохранительные органы». Это так и не так. Простые граждане спокойно наблюдали за ситуацией семь лет и никуда не обращались. Сознательным оказался только один человек — уроженец Ржева, теперь столичный чиновник и без пяти минут сенатор, тайный советник Тертий Иванович Филиппов. После его вмешательства дело Мазуриной-Булах можно в полной мере назвать: «Филиппов против Булах». Поскольку Тертий Иванович слишком важен для нашего исследования, то стоит поближе познакомиться с этим персонажем и потратить на него немало букв.

Тертий Иванович Филиппов

Т.И.Филиппов. Фото 1870-х годов

Тертий Иванович Филиппов (1825—1899), государственный деятель, публицист славянофильского направления, собиратель русского песенного фольклора. Родился в семье ржевского аптекаря (был подкидышем [8]). Столь странное для современного уха имя мальчик получил в честь коринфского апостола Тертия (Терентия), переписавшего Послание апостола Павла к римлянам.

После окончания Московского университета Тертий 6 лет преподавал в гимназии и печатался в славянофильских журналах. В 1857 году обер-прокурор Святейшего Синода граф Д.А.Толстой обратил внимание на педагога-литератора, проявившего в своих статьях основательное знание богословских наук и церковного права, и пригласил его к себе на службу чиновником особых поручений [9]. В 1864 году Филиппов неожиданно оказался в Государственном контроле, где прослужил до самой смерти, став в 1878 году товарищем государственного контролера, а в 1889 году первым лицом этого весьма влиятельного ведомства.

Несмотря на долгую службу на высоких постах в Государственном контроле, Филиппов был более известен своей деятельностью в церковной сфере. Стоял на крайне охранительных позициях, насаждал традиционные ценности в народном образовании и участвовал в религиозно-политических дискуссиях. Причем, этой духовно-мистической активностью занимался часто вместо основной службы. По мнению С.Ю.Витте, «перевели его в государственный контроль потому, что он в своей деятельности проявлял русское национальное направление <…> Вообще, Тертий Иванович всегда занимался различными вопросами, не имеющими никакого отношения к тем делам, которые ему были поручены.» [10]

В ранние годы Филиппов находился под влиянием ржевского протоиерея Матфея Ржевского — духовного наставника Н.В.Гоголя, как считается, подвигнувшего писателя на сожжение второго тома «Мертвых душ». Тертий Иванович обладал эксцентричными манерами: каждый раз, проходя мимо церкви, он, невзирая на грязь, падал на колени и истово крестился. В Петербургский период вроде бы остепенился, но пугал людей странным поведением: например, увидев на груди у кого-нибудь орден Святого Георгия, припадал к нему и лобызал награду.

За защиту единоверных восточных церквей и в частности иерусалимской, он был награжден почетным званием «эпитропа Гроба Господня». Нельзя удержаться, чтобы не привести злой анекдот от Д.В.Григоровича в изложении Петра Гнедича [11]:

— Одну минутку, — останавливает Григорович. — Вы знаете, что Тертий Иванович — эпитроп гроба господня?
Все знают, но Потехин спрашивает:
— Дмитрий Васильевич, да это что, в сущности, за чин такой?
— А это, мой друг, чин иерусалимского камергера. Вроде евнуха. Я его так и зову теперь — евнух христианства. Так вот, он отправился представляться в Иерусалим, и поездке его патриархи придают большое значение. Видите ли, когда ездил в Иерусалим Константин Петрович Победоносцев и приложился к мраморной доске, что на гробе господнем, — доска в тот же год дала продольную трещину: не выдержала лобзания. Теперь, когда приложится Тертий Иванович, доска лопнет, несомненно, поперек. Это будет третий знаменательный поцелуй…
— А первый чей же? — спрашивает Потехин.
— Первый — Иуды.

Филиппов долго и безуспешно претендовал на пост обер-прокурора Синода и поначалу был близок к другому охранителю устоев — К.П.Победоносцеву, но после того, как в 1880 году тот сам стал обер-прокурором, отношения двух «совиных крыл» [12] стали портиться и дошли почти до откровенной вражды. Они не сошлись в вопросах патриаршества православной церкви, но толчком послужило, как ни странно, именно выступление Тертия Ивановича свидетелем в суде над Натальей Булах. Он, как благочестивый христианин и правдолюб, поведал кое-что лишнее с точки зрения официальной Православной церкви. Но мы забегаем вперед.

Тертий Филиппов

К моменту суда Филиппов был уже товарищем Государственного контролера и свежеиспеченным сенатором.

Будучи долгое время столичным жителем, Тертий Иванович не порывал связей с родным городом. Недаром первое его служебное поручение от Синода было сопряжено с волнениями раскольников в Ржеве весной 1857 года [13]. Жестокое подавление бунта произвело на Филиппова неприятное впечатление, он слабо протестовал и заслужил репутацию чуть ли не защитника раскола (тем более что и его мать принадлежала к этой церкви). Потом Филиппов довольно часто бывал в Ржеве и живо интересовался городской жизнью.

Справедливости ради, отметим, что Филиппов много сделал для родного Ржева. Благодаря его хлопотам и материальной помощи состоялись открытие мужской и женской гимназий (попечительницей которой была его дочь Наталья), строительство прилегающей к городу железнодорожной ветки, организация публичной библиотеки. Город ответил Филиппову благодарностью: ему было присвоено звание почетного гражданина и в честь него названа улица. На берегу Волги, где раньше находилось имение Филипповых (это место сейчас так и называется — «Филиппова дача»), установлена ротонда с памятником Тертию Ивановичу.

Ротонда с памятником Филиппову

Показателен современный топонимический винегрет из названий улиц в окрестностях Филипповой дачи: Герцена, Пушкинская, Комсомольская… Улица Тертия Филиппова пересекает Карла Маркса, а сам памятник охранителю самодержавия стоит на улице Якова Свердлова, организатора убийства царской семьи.

Савва

Следующим важным деятелем по степени вовлеченности в дело Булах являлся Архиепископ Тверской и Кашинский Савва.

Архиепископ Тверской и Кашинский Савва

Архиерей был вынужден заниматься этим конфликтом по должности — Ржевское училище для девиц духовного звания, хоть и было частным заведением, формально находилось в ведении епархии (другое Мазуринское учреждение — приют для бедных детей — находилось под крылом Городской Думы Ржева). Савва попал в водоворот непростых отношений с начальницей училища с первых дней своего пребывания на новом посту. 8 июня 1879 года он прибыл в Тверь, 11 июня приступил к разбору накопившихся бумаг, а уже 13-го числа наткнулся на прошение Булах об отставке, которое подвигло его глубже вникнуть в историю училища и прочих связанных с ним обстоятельств. Так началось многолетнее разбирательство, весьма ему досаждавшее, но для человека основательного и обязательного, каким был Савва, оно стало предметом приложения его немалого усердия.

Архиепископ Савва (в миру Иван Михайлович Тихомиров) (1819—1896) считался выдающимся археологом и историком, но, похоже, был простым коллекционером-любителем церковных древностей и собирателем-каталогизатором меморий разных иерархов. В частности, он много сил отдал собиранию и изданию письменного наследия знаменитого архиепископа Филарета (Дроздова) (1782—1867). Но главным и бесценным для нашего исследования оказались опубликованные Саввой автобиографические записки «Хроника моей жизни» в 9 томах [14]. Сей труд представляет собой отредактированный и откомментированный автором личный дневник, в котором иногда чуть ли не по часам расписана его в основном официальная и местами частная деятельность. Главное достоинство записок — наличие в них переписки со всеми его корреспондентами, включая ответные письма самого Саввы. Благодаря переписке с Победоносцевым и Филипповым, имеющимися в «Хронике», стало возможным подробнее разобраться в деле Булах в его развитии.

Победоносцев

Победоносцев

К.П.Победоносцев (1827–1907)

На высшем уровне «прикрытие» и законное обеспечение дела Булах лично осуществлял уже упомянутый обер-прокурор Святейщего Синода Константин Петрович Победоносцев. Он тоже, как и Савва, столкнулся с ржевской историей сразу после вступления в новую должность – как раз в апреле 1880 года он возглавил Синод и начал наводить порядок в подведомственном ему религиозном хозяйстве. Неурядицы в заштатном уездном училище для девиц духовного звания неожиданно стали для обер-прокурора предметом особого внимания.

Личность К.П.Победоносцева довольно известна, так что нет смысла углубляться в его биографию, а как и почему он стал столь вовлеченным в дело Мазуриной-Булах прояснится по ходу дела.

Тройственный союз. Связь со следствием и судом

Мы видим, что дело Булах инициировали, продвигали и держали «на контроле» три весьма важных клирика: обер-прокурор Синода, архиепископ Тверской епархии и товарищ Государственного контролера (последний в своей религиозной ипостаси, а не в роли чиновника). Филиппов называл эту «антибулаховскую коалицию» «твердым союзом».

Разумеется, без светской власти обойтись было нельзя. В курсе зарождавшегося процесса были высокие чины в министерствах Юстиции и Внутренних Дел, а на губернском уровне делу способствовал Тверской губернатор Афанасий Николаевич Сомов, который по должности обязан был активировать полицейские силы и организовывать тайное дознание. Чего он совершенно не обязан был делать, так это информировать Савву или Филиппова о результатах проверок. Тем не менее, губернатор пересылал им отчеты и справки с грифом «конфиденциально» (несколько таких документов имеются в архивах Филиппова и Саввы). Так что все приводные ремни тянулись к нашей клерикальной троице.

Поразительным является тот факт, что «твердый союз» непосредственно [15] контактировал со следственными и судебными исполнителями, ведшими дело Булах, и влиял на них. Мы привыкли, что обычно государственная власть вмешивается в судебные решения, но в этом деле наблюдается нечто иное — церковники действовали в тесной связи с «правоохранительными» органами. Вот тому некоторые примеры:

16 апреля 1881 года товарищ прокурора Ржевского Окружного Суда К.Л.Лагорио посетил архиепископа Савву и «объяснился» по делу Булах, изложив план процессуальных действий. Савва благословил молодого человека, и через неделю в Санкт-Петербурге при посредстве Филиппова для Лагорио была устроена встреча с обер-прокурором Св. Синода и товарищем Министра Юстиции. «Был выслушан с полным вниманием и утвержден в его мужественном предприятии». Об этом совещании Филиппов уведомил Савву и предупредил, что Лагорио представит архиепископу должностное сообщение, по получении которого Савва должен войти с представлением в Св. Синод о немедленном отлучении Булах от училища.

Через месяц о ходе следствия Савве докладывал следователь Ржевского Окружного Суда К.Е.Воскресенский. Как изящно выразился Владыка: «Он вел со мною беседу по известному делу об учредительницах Ржевского училища девиц духовного происхождения».

Сам Савва находился в давних приятельских отношениях с товарищем председателя Московского Окружного Суда Евгением Романовичем Ринком — известным острословом, получившим прозвище «московского судебного Мефистофеля» [16]. Они вели оживленную переписку, иногда в шутливом тоне. Например, в 1881 году архиерей игриво просил защиты у Ринка после допроса в качестве свидетеля по делу Булах. А в начале апреля 1884 года Ринк уведомил высокопреосвященного приятеля, что неожиданно на него «навьючили известное Вам дело Булах», и уже на полном серьезе писал, что надо «построже взглянуть на предшествующее суду следствие и на исследователей», которые без разбору опрашивали уважаемых и высокопоставленных людей. Ринк был членом суда на процессе, и именно он подписывал повестку о вызове в суд в качестве свидетелей супругов Филипповых.

Имел Савва добрые отношения и с другим важным фигурантом процесса — главным обвинителем, прокурором Московской Судебной Палаты С.С.Гончаровым. Поначалу они состояли в деловой переписке по другому делу, но 11 января 1883 года Савва посетил прокурора в Москве, где они мило пообщались, а Гончаров лично провел экскурсию по залам Судебной Палаты. Неизвестно, заходила ли у них речь о Булах? Думается – наверняка, так как в это время следствие как раз подходило к концу. В любом случае, тесное общение интересантов одного дела из двух ведомств примечательно, если не сказать, предосудительно. В сентябре 1883 Московская Судебная Палата вынесла решение о предании Натальи Булах суду и переносе заседания в Москву, а Гончаров был утвержден обвинителем.

Конечно же, главным связующим звеном между причастной церковной стороной и следственными и судебными органами стал Тертий Иванович Филиппов. Он был хорошо знаком со многими судейскими в Ржеве, а товарищ прокурора Лагорио был просто вхож в его дом и передавал полезную информацию через жену Филиппова. После того как были утверждены дата и место проведения судебного заседания, назначены адвокаты, Тертий Иванович контактировал с Ф.Н.Плевако, и поверенный гражданского истца докладывал простому свидетелю (кем формально являлся Филиппов) о своих шагах в подготовке к процессу.

Впрочем, Филиппов, будучи в уникальной позиции одновременно церковного и государственного деятеля, не ограничивался только связями с судебными органами — он держал все нити процесса в руках и координировал ход дела между всеми участниками: следствием, губернатором, архиепископом, Св. Синодом, Министерствами Юстиции и Внутренних Дел — несть числа. Активность его просто зашкаливала. Дело Булах являлось «делом Филиппова» (в том смысле, когда говорят: «дело его жизни»).

В итоге, к судебному заседанию на стороне обвинения была сформирована могучая кучка людей, спаянных не только должностными интересами, но и зачастую дружескими связями. Это были представители всех ветвей власти: судейские, церковники и государственные деятели. Не хватало только царя, но и он был косвенно поставлен в известность о деле, когда в мае 1881 года Победоносцев докладывал ему о сумасшествии митрополита Филофея, которое многими связывалось с ведущимся следствием.

Позже в 1887 году Филиппов писал еще одному охранителю – Константину Леонтьеву [17]:

«…посторонние люди, движимые состраданием, презирая трудности и опасности, освободили страдалицу из заточения и наложили руку на преступницу.»

О каких неведомых силах и препятствиях писал Филиппов, если на его стороне было такое воинство? Чего или кого могла опасаться «посторонние люди»? Тертий Иванович явно набивал себе цену.

Но продолжим знакомиться с действующими лицами.

Мария Ивановна Филиппова

Если Тертий Иванович являлся мотором дела Булах, то, развивая аналогию, его жену можно назвать карбюратором этого мотора. Филиппов сам признался, что без ее толчка он возможно и не стал бы инициировать процесс, да и многочисленные городские слухи, которым он так доверял, скорее всего, доходили до него именно через любезную супругу. Имея обширные связи в Ржевском обществе, встречаясь или переписываясь с лицами, близкими к Булах и Мазуриной, она снабжала мужа информацией о поведении и поступках Натальи Антоновны, о состоянии Анны Васильевны, о положении дел в училище и вообще в городе.

Мария Ивановна Филиппова, урожденная Ираклионова, (1836—1894), дочь правителя канцелярии Комиссии построения храма Христа Спасителя [18].
Мария Ивановна не была простым информатором — она сама активно претворяла в жизнь замысел Тертия Ивановича о «наступлении на скорпию» (то есть Наталью Булах). Например, поддерживала начальницу училища Ванслову и вырабатывала для нее линию поведения, инструктировала попечителя училища Патрикеева, встречалась с товарищем прокурора Лагорио и напрямую писала архиепископу Савве и обер-прокурору Победоносцеву. После «изъятия» Булах из заведения Мария Ивановна взяла под свое покровительство Мазурину и, очевидно, не без участия Филипповой прошло назначение на пост попечительницы училища малограмотной тетки Анны — Елены Ерофеевой.

Судейские

Коль скоро выше были упомянуты некоторые лица из судебного ведомства, следует уделить им несколько слов.

Лагорио

Константин Луцианович Лагорио (?—1902), товарищ прокурора Ржевского Окружного Суда. Был внуком крымского негоцианта, масона Феликса Лагорио (1781—1857), вице-консула королевства Обеих Сицилий из аристократического генуэзского рода. Дядя Константина — Лев Феликсович Лагорио (1827—1905) — русский художник-маринист, первый ученик и подмастерье Айвазовского.

К следствию по делу Булах молодой товарищ прокурора приступил сразу после назначения в Ржев. Филиппов говорил, что Лагорио «отнесся к этому делу с живым участием, может быть, и потому, что в некоторых обстоятельствах этого дела он провидел черты d`une cause célèbre» [19]. Молодой человек с решительностью заявил Филиппову, «что этому делу он заглохнуть не даст». Однако энтузиазм товарища прокурора не помог ему избежать некоторых процессуальных ошибок, затруднивших сбор сведений, и служебно-этических проступков, вызвавших неудовольствие высших чинов. Особенно ему досталось за попытки допросить митрополита Киевского Филофея, которые послужили, как считается, толчком к потере рассудка у последнего. Правда, в данном случае, Лагорио трудно упрекнуть — он действовал весьма деликатно, предварительно уведомив Филиппова и попросив, узнать у Филофея, «не будет ли он чего либо иметь против допроса, и в случае согласия, я со следователем приеду в Петербург и допрошу его». Получается, недобрым вестником о допросе был сам Филиппов, а зная его характер, можно предположить, что просьба Лагорио была передана Филофею в такой форме, которая лишила митрополита сна и в конечном счете, привела к умственному расстройству. (См. подробный рассказ о навете на Филофея в Приложении I.)

(Пришлось отвлечься и еще раз ущипнуть Филиппова, но что поделать – Тертий Иванович сам буквально лезет из всех щелей, оказываясь причастным даже к незначительным перипетиям этого дела. И вообще, данное исследование вполне может иметь название не «дело Мазуриной-Булах», а «Новожилов против Филиппова» – такая направленность невольно выяснилась уже ходе написания и неожиданно для автора. А что касается истории с Филофеем, то она настолько интересна и важна, что лишний раз упомянуть о ней не помешает.)

Гончаров и Барабин

После проведения предварительного дознания ржевскими следователями, дальнейшее судебное следствие было взято под московский контроль. В Ржев прибыли Прокурор Московской Судебной Палаты С.С.Гончаров и судебный следователь по особо важным делам Московского окружного суда А.Н.Барабин.

Сергей Сергеевич Гончаров (1843—1918) — русский юрист, глава ряда судебных палат, прокурор, сенатор, член Государственного совета; действительный тайный советник. Племянник Натальи Гончаровой-Пушкиной.

Он только в декабре 1880 года был переведен в Москву из Казани, и дело Мазуриной-Булах было одним из его первых на новом месте. (Это уже четвертый из вновь прибывших, сразу столкнувшийся с данным делом.) Гончаров применил все свои способности для достижения нужного результата — он явно понимал, откуда дует ветер и что требуется высокому начальству. В результате, он стал главным обвинителем на процессе.

Александр Николаевич Барабин, будучи формально самостоятельной фигурой, вел следствие под чутким руководством Гончарова. Он слово в слово переписывал указания прокурора и предъявлял новые обвинения. Всё же его служебное рвение слегка перехлестывало установленные рамки: он, как и Лагорио, не гнушался проводить допросы высокопоставленных лиц в качестве свидетелей, например, архиепископа Саввы или даже председателя Ржевского Окружного Суда Извекова (о чем отдельный разговор). В конце концов, действия главного следователя вызвали неудовольствие кураторов, тем более что собранный им материал не позволял уверенно смотреть на предстоящее судебное заседание. Филиппов писал Савве, что от «сведущих юристов» слышал, что Барабин не был чужд «ошибок и промахов, которые обратились в пользу преступницы и которые затрудняют дело правосудного возмездия». Неудовольствие начальства было доведено до Барабина, и 21 ноября 1881 года он повесился на рябине в московском Александровском саду. Как сообщила популярная газета [20]: «за последнее время [Барабин] страдал несколько нервным расстройством, которое объясняют какими-то недоразумениями по следственному делу, возникшими у Барабина в г. Ржеве, куда он был временно командирован по службе». Наталья Булах писала в своей жалобе, что нервным расстройством следователь страдал издавна. Не много ли умственных болезней в одном деле?

Интересные подробности поведала в письме к М.И.Филипповой будущая опекунша Мазуриной — Елена Васильевна Ерофеева [21]. По ее словам, незадолго до смерти следователя матушка Константина Лагорио повстречала Барабина в Государственном Банке, где тот помещал шесть тысяч рублей на счет своего сына Николая. Он пожаловался госпоже Лагорио, что это то немногое, что нажил за целую жизнь. Из того факта, что Барабин использовал билеты Московского Поземельного Банка (который Ерофеева по простоте своей упорно называла Подземельным), Елена Васильевна сделала смелый вывод о том, что эти шесть тысяч были взяткой следователю от Булах, поскольку та в свое время положила на счет Мазуриной 5 тысяч такими же билетами. (Как смело недруги Натальи Антоновны приписывали ей раздачу взяток направо и налево, основываясь на косвенных и притянутых за уши совпадениях.) «Игру» Барабина на стороне обвиняемой Ерофеева усматривала в том, что тот, посулив родственникам Мазуриной при удачном исходе дела 100 тысяч, сам якобы стал приискивать опекунов для нее среди посторонних людей в Ржеве — мол, те не будут подавать гражданский иск к Булах о возврате мазуринских денег. Как пишет Ерофеева: «Смерть его остановила сделать Анне Васильевне зло».

Через пару недель после трагического происшествия архиепископу Савве донесли о разнесшейся в Москве молве, что будто бы Барабин не сам удавился, а его удавили. «И не удивительно», — заметил Савва. Что именно? Что разнеслась молва, или что удавили? Неясно.

Плевако

Еще один известный судейский, задействованный в процессе, – Федор Никифорович Плевако (1842—1908), поверенный гражданского истца (опекунов Мазуриной). Эта фигура для данного процесса слишком важна, так что ему и его речи, когда он «выйдет на сцену», будет посвящен отдельный раздел.

Ванслова

Другой заинтересованной и активной персоной была Ольга Федоровна Ванслова – новая начальница училища, которая в феврале 1880 года сменила на этом посту Наталью Булах. Последняя, добровольно отдав бразды правления, серьезно подорвала свои позиции и значительно облегчила задачу ее обвинителям. В лице Вансловой Филиппов и компания получили во всех отношениях полезную фигуру – одним фактом своего существования в качестве начальницы она раздражала Булах, держала ее в нервическом напряжении и заставляла совершать опрометчивые поступки. Главное же — новая начальница была лазутчиком в стане «врага» — она шпионила за «грабительницей» и лично или в письмах передавала информацию Марии Филипповой. Соглядатайство доходило до того, что Ольге Федоровне «попадали в руки» черновики писем Булах, в чем она сама и признавалась [22].

Кроме того, Ванслова послужила спусковым крючком, который формально запустил решительные действия в отношении Булах. Именно после ее объяснений в начавшемся 27 января 1881 года дознании на следующий день в училище с проверкой отправился «отряд Лагорио». Это о Вансловой Ф.Н.Плевако в своей речи на суде заметил:

«Найдется человек, – не один же Т.И.Филиппов имеет добрую душу, – возбудит дело.»

Ольга Федоровна Ванслова была дворянкой, вероятно, из знатного рода Бельского уезда Смоленской губернии, занесенного в VI часть родословной книги (Древние благородные дворянские роды). Замужем не была. Вообще, про нее известно очень мало, кроме одного факта, что у нее имелась двоюродная сестра в Курске.

Любопытна история с написанием ее фамилии. В газетных репортажах из зала суда Ольгу Федоровну называют Ванеловой. Такое написание перетекло из Обвинительного Акта Московской Судебной Палаты, в котором из-за ошибки писца ее фамилия указана таким образом. Очевидно, что текст в газете был набран по рукописной копии Обвинительного Акта (такая копия имеется в Фонде Филиппова [23]), но удивительно, что, после того, как Ванслову вызывали для дачи устных показаний в суде, то есть, ее фамилия неоднократно громко произносилась, репортер, а за ним и редакторы, не удосужились уточнить и изменить написание.

В училище Ванслова появилась еще в 1866 году, но не как, служащая, а как подруга одной из учительниц, выходившей замуж. Потом она сумела закрепиться в заведении и подняться по служебной лестнице: 10 февраля 1880 года вошла в состав правления, а еще через неделю вступила в должность начальницы с согласия Булах.

Отношения старой и новой начальниц, мягко говоря, не сложились — транзит власти прошел неудачно. Булах, почти 15 лет заведовавшая учреждением и продолжавшая жить при училище, не могла спокойно наблюдать, как Ванслова устанавливала новые порядки. Она постоянно придиралась, обращалась в Правление училища, забрасывала архиепископов Филофея и Савву жалобами, и в конце концов, потребовала увольнения Вансловой с поста начальницы и возвращения себе этой должности. Но было уже поздно — маховик запущенного Филипповым процесса уже было не остановить.

Обо всех этих перипетиях, жалобах и мелочных придирках Ванслова очень подробно сообщала Марии Ивановне Филипповой. Иногда она была на грани отчаяния и писала о Булах: «будет ли конец, вредному, злому самодурству Ржевской Бабы Яги, можно ли надеяться, что она улетит в трубу на помеле»? Филиппова ее всячески поддерживала и намекала, что благоприятный исход близок, не посвящая, впрочем, в подробности затеянного ее супругом дела. Она уговаривала Ванслову не обращать внимания на «лай» Булах и крепиться: «Вам этот крест для спасения души — это большое счастье терпеть ради доброго дела. Блаженны изгнаны правды ради яко тех есть Царствие Небесное». Ванслова терпела и в конце концов, добилась желанного спокойствия в училище под ее руководством.

Что касается переписки с Филипповой, то обращает на себя внимание поразительная вещь: полное отсутствие упоминаний о Мазуриной! Входя в мельчайшие подробности отношений с Булах, описывая разговоры с разными персонами, имеющими отношение к учреждению, типа попечителя Патрикеева или благочинного Иоанна Струженского, Ванслова «оглушительно молчит» об учредительнице, напрочь игнорируя ее присутствие в стенах училища. А ведь она рассказывала на суде, что не раз лично общалась с Анной, когда Булах уезжала на дачу. Только когда началось следствие, Ольга Федоровна в письме от 13-го февраля 1881 года впервые упомянула Мазурину, да и то косвенно, сетуя, что напрасно Лагорио не удалил Булах совсем из училища, поскольку теперь та может научить Анну «правильно» отвечать на вопросы следователя. Отсюда можно сделать два вывода:

  1. До возбуждения дела против Булах Ванслова не считала Мазурину «лишенной свободы», иначе бы это непременно бы стало предметом обсуждения в переписке. Более того, она также не считала Мазурину слабоумной, коль полагала, что Анну можно научить правильным ответам, да и вообще допустить к допросам. Кстати, и члены Правления, живо обсуждавшие и принимавшие решения относительно Булах, ситуацию с Мазуриной никак не затрагивали, очевидно не усматривая в ней чего-либо выдающегося или, тем более, криминального.
  2. Ванслова, зная о том, что Филипповы затевают какое-то дело против Булах, никак не предполагала, что речь идет об освобождении Мазуриной — она думала, что целью было наведение порядка в училище, для чего требовалось дать укорот бывшей начальнице. Возможно, в этом, по большому счету, она была права – судя по тому, как Филиппов обрушился на Булах, Мазурина была средством для наказания «преступницы».

Защитники. Юрий Булах

До этого описывались лица, действующие на стороне обвинения. А кто же был на стороне Булах? Кроме родственников, прислуги и назначенного адвоката — пожалуй, никто.

Официально защищал Наталью Антоновну назначенный судом присяжный поверенный Московской судебной палаты Павел Александрович Швенцеров. В газетных репортажах и иных документах роль его на процессе совершенно не отражена, так что сказать про него особо нечего. Известна только цитата А.П.Чехова, описывающего адвокатов и в их числе Швенцерова на другом процессе:

«Швенцеров, выражаясь географически, представляет телесно возвышенность, находящуюся на 300 футов выше уровня моря. По всем видимостям, изрядная флегма. Больше молчит, а когда говорит, то вкратце. <…> Бородка à la Louis Napoléon.»

Подлинным, но неформальным защитником, являлся племянник подсудимой по мужу — Ю.С.Булах. В газетном репортаже он упоминается вскользь, хотя, на самом деле, играл немаловажную роль во всей этой истории и не только в ходе судебного заседания.

Ю.С.Булах

Юрий Степанович Булах (1840–1907), тайный советник, юрист, сенатор. Родился в Ржеве в семье Старшего врача Тверской губернии Степана Андреевича Булаха (1810–1872) — брата Егора Андреевича, покойного мужа Натальи Булах.

В 1861 году Юрий окончил юридический факультет Санкт-Петербургского Университета. Работал Правителем Канцелярий Начальников Смоленской и Олонецкой губерний, проводил в жизнь крестьянскую реформу Александра II.

В 1865 году защитил ученую степень кандидата юридических наук при Московском Университете и стал служить по судебному ведомству: сначала судебным следователем в Нижнем Новгороде, Туле и Харькове, затем товарищем председателя Окружного суда в Петербурге и председателем Окружного суда в Воронеже. В 1879 году завершил судебную деятельность и стал Директором Канцелярии Государственного Контроля. В 1883 году он получил чин тайного советника, а в 1891 году стал сенатором и секретарем в Гражданском кассационном Департаменте Правительствующего Сената [24].

По характеристике знаменитого юриста А.Ф.Кони – коллеги Булаха по Петербургскому окружному суду, а позже по Департаменту Сената – Юрий Степанович был сухим и аккуратным человеком [25]. Он обладал богатым опытом следовательской и председательской работы в судах, так что по компетенции он, если не превосходил, то, по крайней мере, был на равных с официальными лицами, вершившими суд над Натальей Булах. Кроме того, в заседании Московского Окружного суда не было никого выше его по чину и по должности, за исключением Филиппова, который на тот момент считался начальником Булаха.

Кстати, Т.И.Филиппов и Ю.С.Булах имели много общего: земляки, в разные годы оба учились в одних и тех же учебных заведениях — в Тверской гимназии и Московском университете, а к моменту суда были еще и коллегами по месту службы — Филиппов был товарищем государственного контролера, а Булах, незадолго до этого покинувший пост Директора Канцелярии, членом Совета. Но в суде они стояли по разные стороны – один обвинял, другой защищал.

Заметим еще одно немаловажное обстоятельство: Юрий Степанович не понаслышке был знаком с состоянием психиатрической науки — его жена страдала серьезным нервным расстройством и периодически проходила курсы лечения в российских и зарубежных клиниках, куда он был вынужден ее сопровождать.

Юрий Булах вступил в данное дело еще в 1866 году, когда помогал оформить продажу доставшихся в наследство Мазуриной торговых лавок. Затем в 1869 году именно он проводил юридическое обеспечение главной сделки — передачу капиталов в распоряжение Натальи Булах. Официально всё было безупречно — 26-летняя Анна Мазурина считалась (и была) самостоятельной и правоспособной. Уходя в монастырь, она по доброй воле доверила своей наставнице распоряжаться средствами на благотворительные цели. Передача капитала произведена была формально путем делового письма на имя Булах, заверенного у нотариуса. В письме сказано:

«…весь принадлежавший мне капитал передаю в собственность вам, и если что-либо когда-либо буду просить, то вы вольны мне отказать и не дать ничего.»

Конечно, сделка была обсуждена заранее на семейном совете. По словам подсудимой, тогда ее деверь, Степан Андреевич, предупреждал, что люди «об этом Бог знает что могут говорить», а его сын (Юрий Булах) заметил, что «никому нет дела до такой передачи денег, так как в ней нет ничего противозаконного». Вообще, есть много свидетельств тому, что молодой юрист, законник до мозга костей, никак не мог поверить, что обвинение против его тетки может иметь хоть какой-то успех — настолько ничтожны были правовые основания для ее осуждения (см., например, Письмо в Приложении V). Он жестоко ошибался, совершенно не принимая в расчет неправовые методы.

Через 15 лет после той сделки Юрий Степанович был вынужден помогать своей попавшей в беду родственнице. Он явно ощущал свою ответственность перед ней, так как был косвенно причастен к передаче денег, которая теперь подвергалась пристальному рассмотрению и оспариванию. Булах входил в число 14 свидетелей защиты и в ходе судебного разбирательства признался, что давал юридические советы Наталье Антоновне. Это обстоятельство Плевако особо просил занести в протокол, а Филиппова это признание крайне возмутило и стало чуть позднее поводом для доноса на коллегу (см. Приложение V).

Перед заключительной речью прокурора Ю.С.Булах выступил с дополнительными показаниями, которые были заслушаны в особом порядке. К сожалению, судебный репортер ничего не сообщил о содержании выступления, даже общих слов. Это косвенно говорит о том, что показания давались в защиту подсудимой и были слишком убедительны, чтобы пересказывать их, нарушая обвинительную направленность газетной статьи. Можно предположить (и это косвенно подтверждает речь Плевако), что Юрий Степанович выступил «по специальности» и говорил о юридической стороне дела: законности передачи денег и несостоятельности обвинения – то есть выступил полноценным адвокатом своей тетки. Так он стал реальным оппонентом Ф.Н.Плевако.

Предварительное действо

Ну а теперь, когда действующие лица расставлены по местам, пора переходить к описанию разворачивающейся операции по наказанию Натальи Булах. Заметим, что московское судебное заседание 1884 года, является только кульминацией спектакля — первый акт пьесы состоялся гораздо раньше.

Предваряя дальнейшее повествование, можно сказать, что Наталья Булах сама спровоцировала начало дела против нее. Если бы она не возжелала быть владычицей морскою, не взбрыкнула, обидевшись на то, что ее не оценили по достоинству, то она бы не осталась у разбитого корыта. Или же это случилось бы позже, если вообще случилось.

Первый акт начинается с ее отставки.

Акт 1. Отставка

27 мая 1879 года Наталья Антоновна подала в Тверскую епархию прошение об увольнении от должности начальницы Ржевского училища для девиц духовного звания. 14 лет благополучно руководила заведением и вдруг — отставка! Что же случилось?

Здесь стоит притормозить и попробовать разобраться в причинах, так как это очень важный момент во всем сюжете — отставка Булах стала первым звеном в цепи событий, приведших ее в Сибирь.

Вернемся чуть назад – в 1877 год. Свеженазначенный Тверской архиепископ Алексий во время визита в Ржев посетил, кроме прочего, училище для девиц духовного звания и высоко отозвался о деятельности Булах. На следующий день он вызвал ее к себе и посулил место начальницы в епархиальном училище, преобразованном из ее уездного училища, если она на таковое преобразование согласится. Наталья Антоновна немедленно выразила свою полную готовность — еще бы: она выходит на губернский уровень! Эта идея, как она сама писала, стала для нее «заветной мыслью». Но вот незадача! Через месяц после своего обещания и даже отдачи некоторых распоряжений об изменении статуса училища Алексий скоропостижно скончался, а новый начальник епархии — Евсевий — не поддержал начинание предшественника, да и сам через год почил в Бозе. Булах, однако, не уловила перемены ветра, и продолжала считать себя значимой фигурой для епархии. В 1878 году она послала в Тверь список условий, при которых давала согласие на преобразование училища. По форме это было похоже на ультиматум, но на него мало кто обратил внимания, поскольку вся затея уже была благополучно похерена. (Отчет о поездке Алексия в Ржев, устав и сведения об училище, история вопроса об устроении Тверского епархиального училища и более подробный текст о вовлечении Булах в этот процесс, см. в Приложениях VII–X.)

Тем временем, в самом Ржеве для Булах не всё складывалось гладко. По городу уже давно ходили слухи о странном затворничестве Мазуриной и ее непонятных отношениях с бывшей наставницей, которая якобы присвоила все ее капиталы. Булах знала об этом и была готова терпеть завистливую людскую молву. Для отповеди у нее была припасена собственноручно написанная «Сказка о богатой девочке и вдове-гувернантке» — в ней в аллегорической форме откровенно рассказывалась история ее отношений с Анной (см. Приложение IV). Но к чему Наталья Антоновна оказалась не готова, так это к нападкам в прессе.

Здесь стоит оговориться, что о причине отставки приходится судить исключительно по «Хронике» архиепископа Саввы. Его версия, проглядывающая между строк, — уязвленное самолюбие начальницы. Наверное, Савва прав, но всё же возникают некоторые вопросы и сомнения.

Вот как история отставки выглядит с его слов:

На пятый день своего пребывания в Твери — 13 июня 1879 года — Савва среди деловых бумаг обнаружил прошение Булах об увольнении, в коем она «изъясняет нежелание» дальнейшего управления училищем и просит сделать соответствующие распоряжения. Савва затребовал из Консистории дело и ознакомился с обстоятельствами основания ржевского училища. В том числе якобы и о том, что Булах, как бывшая гувернантка Мазуриной, «овладев ею и принадлежащими ей капиталами, присвоила себе и звание учредительницы Училища, и в этом звании оставила за собою, на основании пункта 2-го примечания к Уставу Училища, должность Начальницы» [26]. Крайне сомнительно, что такое описание, тем более, со словом «овладев» имелось в консисторском деле, и очень похоже, что этот пассаж Савва добавил задним числом.

Дело в том, что в «Хронике», подготавливаемой автором к печати гораздо позже описываемых событий, трудно отделить первоначальный текст дневника от поздних вставок. Очевидно, что в данном случае Савва присовокупил к дневниковой записи свое апостериорное отношение к Булах. Далее в тексте он замечает: «Но что побудило Булах отказаться от этой должности, для меня на этот раз оставалось неизвестным».

И это очень странно! Трудно поверить, что Наталья Антоновна никак не обозначила в прошении мотива своего решения, пусть даже и формально. Зная ее «острый» [27] характер, читая другие прошения и жалобы тому же Савве, в которых она входит в мельчайшие подробности своих обид и недовольств, невозможно представить, чтобы она упустила случай показать свое «я». Недаром же Савва употребил слова «изъяснила нежелание». В чем тогда заключалось это «изъяснение»?

Идем далее. Через два месяца, в августе того же года Савва в первый раз посетил Ржев. Обозрел училище и церковь при нем, остался весьма доволен, после чего лично встретился с начальницей. Предоставим слово самому Савве:

«Пользуясь личным свиданием с г-жею Булах, я убедительно просил ее, чтобы она или сама продолжала быть начальницею училища, взявши назад свое заявление от 29-го Мая, или указала бы на эту должность достойную кандидатку, но она на пер­вое не согласилась, а от второго уклонилась. Такое упрямство в Булах мне очень не полюбилось.
Я спрашивал у некоторых Ржевских граждан, что значит такое решительное упорство со стороны Булах, мне отвечали, что она оскорблена какою-то газетной статьею, и потому решилась отказаться от заведывания училищем, не отказываясь от права властвовать над служащими при училище.
Между тем, в Ржеве ходили неясные толки о каких-то странных непонятных ни для кого отношениях Булах к Мазуриной и о совершенном затворничестве послед­ней.»

Опять же неясно, где здесь дневниковый текст, а где поздние добавления. Но главное не в этом — Савва почему-то не поинтересовался причиной отставки непосредственно у Булах, а предпочел наводить справки у «некоторых граждан». (Скорее всего, этими гражданами, вернее, гражданкой, была Мария Ивановна Филиппова, с которой преосвященный за день до визита в училище пил чай на завтраке у протоиерея Лаврова, а через день — кофе у нее на даче.) Тут впервые появляется мотив обиды на некую газетную статью. Эту тему рассмотрим чуть ниже, поскольку она всплывет еще раз.

Итак, Булах твердо настаивает на отставке. Следуют «соответствующие распоряжения» и 10 февраля 1880 года выбирается новое правление училища, а еще через неделю без каких-либо возражений со стороны Булах начальницей становится О.Ф.Ванслова. Потом Наталья Антоновна объясняла (и это единственный известный нам слабый намек с ее стороны на причины отставки) [28]:

«Духовенство никого другого не находило, а я так была утомлена, что считала необходимым передать скорее Училище в более сильные руки, чем мои.»

Характерно, что Савва никоим образом не освещает в «Хрониках» шестимесячную процедуру назначения новой начальницы (а от поданного прошения Булах до реальной отставки вообще прошел почти год). Для него это был рутинный служебный процесс, недостойный упоминания в дневнике.

Следующая запись, относящаяся к нашему делу, появляется в «Хронике» только 3 июня 1880 года — в этот день Савва второй раз посещает Ржевское училище. Это произошло уже при новой начальнице, а Булах, «живя на даче не в далеком расстоянии от города», в качестве учредительницы «не почла нужным присутствовать» при визите архиепископа. Тут вторично возникает мотив обиды Булах на прессу: Савва высказывает предположение, что манкирование Натальей Антоновной его визита объясняется стыдом, «возбужденным резкою, изобличительною против нее статьей, напечатанной в №№ 41 и 46 „Московской Русской газеты" и в нескольких экземплярах распространенной в городе» [29].

Поскольку архиепископ указал конкретные номера газеты, то, в отличие от неведомой статьи 1879 года, данную публикацию стало возможным найти и прочитать (см. Приложение VI). Это омерзительный пасквиль от лица анонимного корреспондента из Ржева, основанный, как не стесняясь. объясняет автор, на слухах. А слухи чудовищны: здесь и изнасилование Мазуриной Николаем Булахом по наущению его матери, рождение и убиение Анной своего ребенка, сокрытие этого факта с помощью доктора Степана Андреевича Булаха и даже недвусмысленные намеки на то, что Наталья Антоновна каким-то неведомым образом виновна в смерти архиепископа Алексия. Короче, полный бред — Булах было от чего оскорбиться. Тем не менее, Савва посчитал статью «изобличительной» и достойной упоминания.

Есть предположение, что на самом деле была только одна статья — в «Русской газете» 1880 года, а наличие некой статьи в неизвестной газете 1879 года придумано Саввой позже. Слишком подозрительными кажутся два одинаковых повода для оскорбления, повторяющиеся через год. Да и не похоже, чтобы привыкшая к людской молве Булах так сильно обиделась, что решила оставить плоды многолетнего труда. Думается, причина должна быть поважнее, а Савва, редактируя свои записи через много лет и вспоминая свои два визита в Ржев, мог легко запутаться и повториться. При этом он либо сознательно умалчивает о причинах «нежелания» Булах дальнейшего управления училищем, либо просто забыл изложенное ею «изъяснение», либо такого изъяснения действительно не было.

Но, если всё-таки выходили две статьи в 1879 и 1880 годах, первая из которых стала поводом для отставки, то это уже можно назвать спровоцированной кем-то кампанией по дискредитации Булах. В любом случае, вышло ли две статьи или одна, существовало ли скрытое для нас объяснение истинной причины или нет — подоплекой для отставки стало уязвленное самолюбие Булах, переоценка ею собственной значимости для епархии, обида, что выход на губернский уровень не состоялся, возможно, даже инфантильная надежда, что ее станут сильно отговаривать и за нее вступятся высшие силы (например, тот же митрополит Филофей). Но загадка всё-таки остается.

Акт 2. Формирование антибулаховской коалиции

Как видим, пока делом Булах по долгу службы занимается только один архиепископ Савва — «коалиция трех» сформировалась только к осени 1880 года.

Филиппов уверял, что приступил к освобождению Мазуриной с 1876 года, когда был отремонтирован его родительский дом, и он стал чаще бывать в Ржеве. Тертий Иванович лукавит, что хорошо видно из путаницы в его собственных свидетельских показаниях. Через три недели после суда в восстановленном по памяти показании Филиппов пишет про состоявшийся в Ржеве разговор о ситуации в училище с губернатором Сомовым — тот якобы попросил его о помощи в возбуждении дела. Судя же по судебному репортажу, Филиппов утверждал, что такую беседу имел с вице-губернатором. После этого, по словам Тертия Ивановича, по пути в Петербург он заехал в Тверь и сообщил преосвященному Савве, что намеревается начать дело. В черновой записи около имени Саввы Филиппов поставил знак вопроса — он явно сомневался в дате, поскольку преосвященный обосновался в Твери только летом 1879 года. Но и в том году они не встретились — в обмене письмами они оба сожалели, что не пересеклись во время обоих визитов Саввы в Ржев. Кроме того, Филиппов заявил, что возвратившись в Петербург, в виду отъезда из города Министра Внутренних Дел Лорис-Меликова он сразу обратился к его заместителю, но известно, что Лорис-Меликов стал главой МВД только 6 августа 1880 года. Таким образом, реально Филиппов приступил к активным действиям по делу Мазуриной-Булах не ранее лета 1880 года.

После обмена парой писем знакомцы с 1867 года Савва и Филиппов наконец встретились лично — 4 августа 1880 года Тертий Иванович заехал в Тверь и нанес визит архиепископу. В ходе продолжительной беседы они живо обсуждали множество разных тем и предметов. Среди них обязательно должна была всплыть проблема Ржевского училища. Савва об этом не пишет, но это было так, поскольку 26 августа Филиппов в письме к нему сообщил, что «сообразно с личными нашими объяснениями» он подал обер-прокурору Св. Синода «записочку» о беспорядках в Ржевском девичьем училище, которые устраивает его учредительница. Уверяет Савву, что Победоносцев свяжется с ним и даст «твердую точку опоры в борьбе с преступною хищницею».

К этому времени, а именно 10 августа, сама Булах подлила масла в огонь — она написала Савве письмо [30] с жалобами на Ванслову, сетуя, что по причине уже упоминавшегося «утомления» не придала значения отсутствию у новой начальницы специального образования и знания педагогических приемов. Булах желала предупредить архиерея «о тех последствиях, которые неминуемо должны возникнуть от теперешнего воспитания детей». 2 сентября она уже лично явилась к Савве с наветами на Ванслову: та де посылает детей за пивом для пирушек в училище, на которых сын попечителя играет на гармошке. Об этих и других жалобах Савва обещал провести дознание. Булах, оскорбившись недоверием к ее словам, удалилась, не принявши даже архипастырского благословения, что архиерей отметил особо — еще несколько очков в копилку его нелюбви к Булах.

12 сентября к его Высокопреосвященству для личных объяснений явилась сама Ванслова. Из этих объяснений, а также по результатам дознания, проведенного по жалобе Булах, Савва вынес, что новая начальница «ни в чем почти не виновата и что она на своем посту пригодна». Жалобы Булах он решил оставить без последствий. Вообще, вся эта ситуация с Ржевским училищем изрядно досаждала архиепископу, отвлекая его от более важных занятий. Но что делать? — долг начальника епархии обязывал, да и Филиппов не давал делу заглохнуть. А тут еще и обер-прокурор включился в игру.

И Савва, и Филиппов очень желали активного участия Победоносцева в этом деле. Они порознь просили его «для блага училища» лично посетить оное, но тот предпочитал оставаться не то что над схваткой (он был явно на стороне Саввы и Филиппова), а на высоте своего положения — не царское это дело, ездить в уездный город для разруливания спора мелких хозяйствующих субъектов. Победоносцев вмешался в ситуацию не совсем ожидаемым от него образом. Зная уже из «записочки» Филиппова о роли Булах в Ржевском училище, он 31 августа написал Савве, хотя и о делах в училище, но совсем не о бывшей начальнице, а об экономке Юлии Михайловне Травиной (перепутав при этом ее фамилию с отчеством, а должность экономки с наставницей). По «его сведениям» в заведении происходят «беспорядки», виновницей которых называют Травину, ведущую себя «будто бы совсем несообразно с нравственным порядком». Правление постановило ее уволить, но она остается в училище и продолжает свои непотребные действия. Обер-прокурор просит Его Высокопреосвященство обратить на это внимание.

Наше же внимание привлекает то, что Победоносцев игнорирует сведения Филиппова, а пользуется некими источниками в Ржеве (заметим, не вполне точными). О Булах — ни слова. Ясно, что это сделано намеренно, дабы показать свою всесильность и явить свое недремлющее око [31]. При этом Победоносцев, конечно, понимал, что в официальном ответе Саввы неизбежно всплывет имя Булах. Он просто не хотел первым поднимать этот вопрос, желая услышать объяснения ответственного лица, а не постороннего, пусть и высокопоставленного, функционера, каковым являлся в этом деле Филиппов.

Действительно, Савва уже был готов к ответу. Он писал Победоносцеву, что Травину, дочь причетника соседней с училищем Преображенской церкви, наняла на должность экономки именно учредительница Булах. Поскольку девица начала вести жизнь, несообразную с нравственным порядком женского училища, Правление удалило ее от должности с подачи начальницы О.Ф.Вансловой. Это дало повод Булах преследовать начальницу, от чего все беспорядки в заведении и происходят. Савва убежден, что «по своему нравственному характеру Булах не прекратит своих неприязненных действий в отношении Вансловой ко вреду училища и к соблазну воспитанниц». Посему предлагает «ограничить влияние» госпожи Булах на дела училища, и просит содействия обер-прокурора, так как положение учредительницы регулируется Уставом, утвержденным Св. Синодом.

Вот теперь антибулаховская коалиция наконец оформилась, роли в ней распределились: Савва по должности осуществляет процессуальные действия, Победоносцев обеспечивает законное прикрытие в Св. Синоде, Филиппов координирует и будирует.

Подведем итог первому этапу наезда на Булах. Своим прошением об увольнении она спровоцировала его начало. Когда отставка была принята, и на ее место поставлена Ванслова, Булах опомнилась и повела кампанию по дискредитации новой начальницы — «поддерживала беспорядки в училище». Решено было «отлучить» учредительницу от заведения. Савва должен был написать представление в Св. Синод, на основании которого можно было выселить Булах из «служебной квартиры» и исключить ее влияние на дела учреждения. Чтобы это стало возможным, требовалась изменение двух пунктов Устава училища и помощь обер-прокурора.

Таким образом, к осени 1880 года дело не выходило за внутрицерковные рамки — никакого полицейского следствия не имелось в виду, а о Мазуриной вопрос вовсе не стоял.

Акт 3. Новая цель

Впрочем, была еще и Марья Ивановна Филиппова, которая представляла «общественное мнение» Ржева, озабоченное «заточением» Мазуриной. Согласно с городской молвой она была твердо убеждена, что над Анной «совершено было жестокое насилие» и прямо заявила мужу, что «как христианин и как лицо, имеющее счастье быть в составе Правительства», он не имеет права оставаться в стороне. Тертий Иванович и не остался, сосредоточив немалые усилия для уничтожения Булах и показав при этом невероятную свирепость и фанатизм ранних христиан

Об одержимости и ненависти Филиппова к Булах можно судить по тем эпитетам, которыми он ее награждал. Высокопреосвященный Савва называл их «нелестными отзывами» и целомудренно заменял часть букв отточиями, так что не всегда удается расшифровать слова. Вот примеры: «звероподобная», «низменная тварь», «грабительница», «преступная хищница», «скорпия», на которую опасно наступить, «мерзостная тварь, присутствие которой в училище есть горе и позор»… Ненависть Филиппова к Булах трудно объяснима, так как вообще семью ее родственников он называл «дружественным домом».

Итак, получив укоризненный толчок супруги, Филиппов задумался о том, как, помимо наказания Булах, вызволить из ее лап Мазурину. Следуя выработанному плану — первым делом удалить Булах из училища, он предложил Савве устранить «своеволие» учредительницы прямыми распоряжениями без изменения устава. На этот счет у Тертия Ивановича имелись некие соображения, которыми он был готов поделиться с архиепископом. Однако Савва не видел оснований для таких распоряжений до тех пор, пока не появятся результаты «исследования», которое он поручил Ржевскому соборному протоиерею. Правда, он сомневался, что какие-либо полезные результаты вообще могут быть получены, так что в любом случае нужно было уповать на решение Св. Синода (Савва очень сожалел, что Победоносцев не посетил Ржев, — тогда удобнее было бы разъяснить это «вопиющее дело»).

Но Филиппов не хотел ждать и ковал железо, пока горячо. Он додумался до более решительных действий — подключить правоохранительные органы. 4 ноября так и пишет Савве:

«Думаю начать на днях дело о погребении заживо Анны Васильевны Мазуриной в стенах Ржевского училища; совесть не дает мне покою! Копию с записки, которую я составлю для министра юстиции, сообщу и Вашему Высокопреосвященству.»

В письме к Савве от 20 ноября Филиппов раскрывает некоторые детали своего замысла. Он предлагает архиепископу войти в «твердый союз на обличение какого-то скрытого злодеяния и на освобождение заживо погребенной благодетельницы г. Ржева и Ржевского духовенства». Он уже переговорил с товарищем Министра Внутренних Дел М.С.Кахановым [32], и тот обещал дать поручение губернатору Сомову приступить к раскрытию «тайны непостижимого затвора» Мазуриной. В свою очередь, Сомов должен будет обратиться с результатами к Савве, который в случае надобности «присоединит свои меры».

Что касается Булах, то Тертий Иванович был уверен, что вопрос об ее удалении из училища решится сам собой, когда расследование «обнаружит ее нравственные свойства, с должностью начальницы заведения несовместимые».

Наступил новый этап, новый сюжетный поворот в деле: заявляется добавочная цель — освобождение Мазуриной, а в организацию вовлекается государственная власть.

Обещанная бумага Кaханова была получена Сомовым в середине декабря, и он сразу же ознакомил с ней Савву. Однако документ был составлен так неопределенно, что губернатор затруднялся приводить его в исполнение и ему требовались дополнительные разъяснения «смысла некоторых выражений в бумаге и точного указания, как приступить к делу». Эти разъяснения он надеялся получить в Петербурге при личной встрече с Филипповым во время предстоящей поездки на новогодние праздники. По Ржеву поползли неясные слухи, что вот-вот дело о своеволии Булах будет разрешено благоприятным для училища образом. Об этом же, не приводя подробностей, намекала Мария Филиппова в письмах к Ольге Вансловой.

Между тем, «лукавая госпожа Булах», как называл Наталью Антоновну Савва, почуяв неладное, развила бурную деятельность в попытке отыграть ситуацию назад. Она продолжала вмешиваться в дела Правления, «стесняя» его действия и распоряжения, забрасывала архиепископа жалобами и прошениями, требовала увольнения Вансловой. Савва из уважения к уставу училища вынужден был реагировать, возбуждая дознания и исследования, а то и прямо вступая в переписку с Булах. Он негодовал:

«Скажите Бога ради, долго ли же будет продолжаться у нас эта странная комедия?»

Видя, что ее усилия ни к чему хорошему не приводят, Булах обратилась к ранее покровительствующему ей Филофею — бывшему Тверскому архиепископу, а теперь митрополиту Киевскому, живущему в это время в Петербурге по делам Синода. Она писала ему: «Только надежда на Вас, научите, что делать в моем безвыходном положении» (содержание некоторых писем становилось известным Вансловой и доводилось до сведения Марии Филипповой). Несколько раз Булах ездила для личной встречи с Филофеем в Санкт-Петербург уже с жалобами на самого Савву. Это изрядно тревожило Филиппова, но Филофей уверял его, что не вмешивается в дела чужой епархии. Наконец, в один из таких приездов в столицу в преддверии Нового Года, Булах сделала отчаянную попытку добиться своего — послала Савве прошение о восстановлении ее в прежней должности начальницы училища. Наталья Антоновна пошла ва-банк.

Опять же по уставу училища, вопрос о начальнице должен был решаться не архиепископом, а Правлением, но Булах почему-то была уверена в положительном результате своего прошения — кто-то в столице ей это пообещал. 27 декабря, излучая оптимизм, она вернулась из Петербурга и через день закатила грандиозную новогоднюю вечеринку для служащих училища и своих знакомых, включая Градского Голову с семейством. Ванслова, с недоумением наблюдавшая метаморфозы в настроении Булах, писала Филипповой: «Командовала, распоряжалась, как уже будущая Начальница, все лампы и спрятанные в дело пошли, керасину казенного не жалела». И добавляла: «Ужасно будет её положение, если получит отказ и в этой просьбе. Дай Бог! поскорее какой-нибудь конец».

Конец действительно был близок. Вместе с новым 1881-м годом начинался совсем другой, более серьезный этап в деле Булах — уголовный. Пока же обратим внимание на несколько моментов, характерных для второго этапа:

  • Филиппов и Ко пока еще не в курсе истинного положения Мазуриной («какое-то скрытое злодеяние», «тайна непостижимого затвора», «темное дело» и т.д.).
  • Соответственно, никакого судебного наказания для Булах еще не предусматривается — речь идет по-прежнему об удалении ее из училища.
  • «Симфония» церкви и государства налицо — архиепископ и губернатор дуют в одну дуду, действуя совместно и согласно. Причем, сила государства используется для решения чисто церковных проблем.

Акт 4. Дознание.

Итак, план Филиппова начал действовать. Губернатор Сомов наконец уяснил свою задачу и в двадцатых числах декабря 1880 года поручил Ржевскому уездному исправнику Семенову произвести секретное дознание (сейчас бы сказали: «провести проверку») о ситуации в училище и об отношениях двух учредительниц. Это был первая фаза следствия, в пореформенные годы состоявшего из трех стадий: 1) дознание; 2) предварительное следствие (две эти стадии составляли предварительное «исследование»); 3) собственно судебное следствие.

В ходе дознания Семенову было дано негласное задание выяснить, не удерживает ли Булах Мазурину в стенах заведения насильно? И тут первый облом — именно на этот вопрос дознаватель дал отрицательный ответ. Вот выдержка из Справки о донесении исправника, которую Тверской губернатор направил в МВД [33]:

«Ему, Исправнику, приходилось слышать от служащих в заведении лиц, в частной беседе, что Мазурина избегает встреч с людьми, что она очень дика и что им только изредка приходилось видеть ее, быстро пробегающей по коридору с закутанным лицом. Это обстоятельство отчасти дает повод к сомнению в том, что Г-жа Булах содержит Мазурину в заточении, тем более что Булах каждое лето уезжает на несколько месяцев на дачу к сыну, а Мазурина остается в Ржеве. В отсутствии Г. Булах она легко могла бы уйти из своего заточения и заявить о несчастном положении, если бы она считала таким настоящее свое жительство. Очень может быть, что какая-нибудь тайна удерживает Мазурину от заявления о ее положении, но узнать истину возможно только от самой Мазуриной, чего сделать негласно немыслимо, в виду того, что она избегает не только чужих людей, но и своих, проживающих в том же заведении.
При этом Г. Исправник доложил, что если ему будет поручено лично расспросить Мазурину о ее положении и отношениях к Г-же Булах, то он, несмотря на желания ее Мазуриной избегать встреч с посторонними лицами и на уклонения Булах к подобному свиданию, исполнит данное ему поручение буквально, хотя исполнение его весьма трудно и при остром характере Г-жи Булах может быть сопряжено с неприятностями.»

Заметим попутно, что Сомов не преминул вполне официально уведомить Филиппова конфиденциальным письмом о данном им поручении исправнику, а позже снабдил и копией Справки. Тертий Иванович, в свою очередь, 2 января одновременно поздравил Савву с Новым Годом и с начавшимся «исследованием» в отношении «творящей мерзости низменной твари».

Из донесения исправника видно, что для него, как и для Филиппова, причина затворничества Мазуриной оставалась неясной. Теперь-то мы знаем, что «тайна», удерживающая Мазурину, — это ее бедственное положение, которое Булах тщательно скрывала от посторонних глаз на протяжении 8 лет. Странности в поведении Анны, отмеченные Семеновым, еще не давали оснований говорить об идиотизме, так же, как и о незаконном лишении свободы. Тем не менее, 18 января, несмотря на выводы исправника, Ржевский Окружной Прокурор Шереметевский постановил провести формальное дознание под руководством своего заместителя Лагорио как раз на предмет лишения свободы Мазуриной.

После подготовительных мероприятий Лагорио вместе с тем же Семеновым рьяно взялись за дело. За один день 27 января ими были опрошены служащие училища, начиная с начальницы и попечителя, кончая сторожем и горничными. Тут-то впервые всплыла тема слабоумия Мазуриной. Все опрашиваемые просто описывали особенности и странности ее поведения, а вот Ванслова прямо заявила, что учредительница «находится в ненормальном состоянии ума». Это, как уже отмечено, удивительным образом противоречило ее красноречивому молчанию на этот счет в подробных письмах к Марии Филипповой. Ну да ладно.

На следующий день Лагорио решил взять быка за рога и допросить саму Мазурину, раскрыв, наконец, «тайну непостижимого затвора». Отряд из трех человек: сам Лагорио, помощник исправника Маковский и местный полковой врач Чудинский отправился прямиком в училище, где, наконец, официальные лица встретились с «виновницей торжества». Предусмотрительно приглашенный доктор быстро определил, что Мазурина находится в «состоянии близком к идиотизму, с отсутствием воли и крайним угнетением самостоятельности».

Вроде бы теперь дело приняло иной оборот, но слабоумие Мазуриной всё же осталось на периферии интересов «исследователей» — они по-прежнему копали в сторону недобровольного заточения. 3 февраля 1881 года произведенное дознание с якобы подтвержденным фактом лишения свободы Мазуриной было передано Прокурору Ржевского Окружного Суда «для дальнейшего направления». Дальнейшее направление — производство предварительного следствия для привлечения виновной к ответственности.

Ну а что же будущая обвиняемая? Начиная с Нового Года Булах вела себя беспокойно и дерзко («чудила», по выражению Вансловой). В настроении ее наблюдались резкие перепады: то она в возбуждении продолжала надеяться, что ее вновь сделают начальницей, то затихала. Она отменяла решения правления и принимала волевым способом свои; забрасывала архиепископа и служащих училища различными беспокоящими бумагами; собиралась, по слухам, в Петербург для встречи с Филофеем и подачи жалобы на Савву в Св. Синод; наконец, оскорбила попечителя и начальницу, да так сильно, что первый собрался идти в суд, а вторая попросила разрешения у Филипповой подать на увольнение. (Теневое управление хозяйством Мазуриной-Булах плавно переходило в руки Марии Ивановны.) Все эти действия Натальи Антоновны только усугубляли отрицательное отношение к ней, даже среди тех немногих, кто до этого относился к ней нейтрально. Слухи о проводимом дознании уже циркулировали по городу и все ждали хоть какого-то исхода, так как неопределенность стала уже невыносимой.

Наконец, в середине февраля было открыто предварительное следствие по обвинению вдовы Смоленского Врачебного Инспектора Натальи Антоновны Булах в незаконном лишении свободы почетной гражданки Анны Васильевны Мазуриной.

Акт 5. Предварительное исследование. Подозреваемая.

Положение Булах кардинальным образом изменилось — она перешла в разряд подозреваемой в уголовном преступлении. Дело принимало серьезный оборот — теперь ей противостояла не аморфная церковь с канонами и уставами, а жесткое светское судопроизводство с Уложением о наказаниях.

Тем не менее, Булах хорохорилась и всюду заявляла, что лица, которые на допросах давали показания против нее, сами будут сидеть в остроге, а тем, кто приказал произвести следствие, сильно не поздоровится (имелся в виду, в первую очередь, Филиппов). Не отставал и ее сын Николай: его часто видели в компании с Градским Головой и Прокурором. Последний якобы заверил его, что формального следствия не будет, поэтому Николай «гордо голову держит и позволяет себе много лишнего говорить о Лице высоко Поставленном, именно о Тертии Ивановиче». Это всё со слов Вансловой, которая в ответ на угрозы Булах шутила, что «как весело нам будет сидеть в Остроге в такой большой компании».

Но план Филиппова всё же сработал — судебная машина запустилась, и «клерикальной клике» оставалось только надзирать, чтобы она не тормозила, а если надо, слегка подталкивать в нужном направлении.

В первую очередь церковников интересовали «правильные» результаты предварительного следствия, чтобы их можно было представить Св. Синоду в качестве формального обоснования для пересмотра устава училища и удаления Булах — в конце концов, не это ли было первоначальной целью всей затеи?

Во вторую очередь лично Филиппов очень желал примерно наказать ненавистную ему «мерзкую тварь» и вырвать из ее лап «заточницу».

Бурную деятельность развил Лагорио. Как уже упоминалось, он доложил «апрельские тезисы» о том, как собирается вести дело — сначала Савве в Твери, затем Победоносцеву и Филиппову в Петербурге. Получил одобрение и составил бумагу по предварительным итогам следствия. На основании ее 29 апреля Савва написал представление в Св. Синод и лично обер-прокурору об отмене пунктов устава Ржевского девичьего училища о пожизненном проживании Булах в его стенах. Филиппов же попросил Победоносцева взять это дело на особый контроль:

Филиппов — Победоносцеву. 4 мая 1881:

«Преосв[ященный] Савва пишет мне, чтобы я попросил Вас ускорить, если возможно, дело о г-же Булах, так как всякий день ее пребывания в училище идет в ущерб следствию.» [34]

Здесь Тертий Иванович косвенно затрагивает так называемую «ошибку Лагорио» — товарищ прокурора, по идее, без всякого решения Синода мог своей властью оградить Мазурину от влияния Булах, если не прямым отселением бывшей начальницы, то, по крайней мере, устроением над Анной медицинского надзора со строгой изоляцией.

К концу мая подоспело решение Св. Синода о временном приостановлении соответствующих пунктов устава училища. Вот эти злополучные пункты Примечания к Уставу, которые требовалось аннулировать (см. Приложение VII):

П. 5) Оставшаяся [учредительница] имеет право принять или отказаться от занятий по училищу, но, во всяком случае, она может пожизненно занимать в училище то помещение, которое имела.

П. 6) Ежели учредительницы выедут из г. Ржева, то должен состоять выбор начальницы училища, но и за тем учредительницы оставляют за собой право общего надзора над заведением, и могут всегда сделать свои распоряжения, в случае каких-либо беспорядков в училище.

После решения Св. Синода Булах была немедленно выселена из училища и лишена права вмешиваться в его дела. Удаление произошло так решительно и быстро, что ей не дали лично забрать принадлежавшие ей вещи, а в квартире был произведен обыск. Это случилось почти за месяц до официального привлечения Булах к следствию в качестве обвиняемой, что было вопиющим нарушением. Наталья Антоновна переехала к сыну Николаю, но там она прожила недолго — еще через месяц одновременно с предъявлением обвинения она была просто-напросто арестована и помещена в Ржевских тюремный замок. Как писал Филиппов Савве 4 июля: «Звероподобная же Булах заточена к общему ликованию»!

Акт 6. Московский надзор. «Арестование».

Столь радикальные действия судебных властей обуславливались началом собственно судебного следствия и переходом его в другие руки — за дело взялась Москва! К следствию подключилась бригада во главе с прокурором Московской Судебной Палаты С.С.Гончаровым и следователем по особо важным делам Московского Окружного Суда А.Н.Барабиным.

Ржевский Окружной суд напрямую входил в Московский судебный округ, во главе которого была Московская Судебная Палата. Поскольку уголовное дело о лишении свободы предполагало рассмотрение в суде с присяжными, то Палата должна была выступить как «обвинительная камера» – утвердить обвинительный акт и вынести решение о предании Булах суду. Отсюда появление московского надзора и усиления уездных следователей столичной бригадой. По слухам (со слов Вансловой) еще в начале марта 1881 года прокурор Шереметевский ездил в Москву к Прокурору Судебной Палаты относительно дела Мазуриной. Потом и само судебное заседание будет перенесено в Москву, о чем отдельный разговор.

Основанием содержания подследственной под стражей Барабин выставил «опасение пагубного влияния на улучшение здоровья потерпевшей Мазуриной». Как справедливо заметила Булах: «как будто что-либо могло препятствовать, не лишая меня свободы, поставить самую потерпевшую в такие условия, чтобы она находилась вне моего влияния». И Окружной Суд, и Судебная Палата поддержали представление следователя — Булах отправилась в острог, где, как она выразилась на суде, «его превосходительство г. Гончаров, наблюдавший за следствием, по пяти часов держал ее на допросе, что даже бесчеловечно». (Гончаров был главным обвинителем на процессе, и Наталья Антоновна говорила эти слова ему в лицо [35].)

Булах, находясь в заключении, подавала жалобы на свой неправедный арест. По ее словам, судебный следователь, мотивируя отказы, сознательно умалчивал о «разрушающих обвинение документах»: писем потерпевшей и нотариальных актах, которые очевидно говорили о ее невиновности.

Несмотря на сопротивление следователя, в июле 1881 года Ржевский Окружной Суд постановил освободить Булах из-под стражи. Однако уездный прокурор опротестовал решение суда, а члены суда приостановили освобождение до разрешения прокурорского протеста. Это было нарушением Устава Уголовного Судопроизводства, к которому предстоит еще обратиться при разборе жалобы Булах. При этом Московская Судебная Палата признала арест правильным, а более всего на аресте настаивал Гончаров, «несмотря на постоянные просьбы разных лиц из Петербурга» (слова Лагорио).

В результате, Наталья Антоновна просидела в тюрьме почти 5 месяцев и вышла на свободу в конце осени 1881 года. Причем, освобождение случилось не благодаря «замыленному» решению Окружного суда, а только по представлению поручительства в огромной сумме 200 000 рублей. Формальным поручителем выступил всё тот же Юрий Степанович Булах. Очевидно, такие большие деньги были собраны не без помощи купцов Протопоповых — семьи жены Николая Егоровича. По поводу внесения залога сыновья Натальи Антоновны консультировались с их двоюродным братом, который в очередной раз показал легкомысленное отношение к делу, не видя юридических оснований для осуждения тетки (см. Приложение V). (Заметим, что Лагорио в письме к Филиппову фамильярно называет действительного статского советника и Директора Канцелярии Государственного Контроля «Юрочкой».)

Акт 7. Предварительное следствие. Предание суду

Итак, колеса судебной машины неторопливо, со скрипом завертелись. Предварительное следствие длилось более 18 месяцев — только 9 февраля 1883 года было готово итоговое заключение. Еще 7 месяцев понадобилось Московской Судебной Палате, чтобы составить обвинительный акт и вынести решение о предании Булах суду.

За это время много воды утекло.

После 1 марта 1881 года на престол Российской Империи вступил новый царь Александр III. Победоносцев приступил к «подмораживанию» России.

В августе 1881 года Анна Мазурина была увезена в Москву под покровительство тетки Ерофеевой, которая позже стала ее официальной опекуншей. Анна подверглась многочисленным осмотрам и психиатрическим экспертизам большого количества докторов. Была признана абсолютно невменяемой.

Барабин повесился. Лагорио попал в опалу и неофициально отдален от дела, целиком перешедшего в московские руки Гончарова. Правда, обвинительное заключение, переданное в Судебную Палату, было всё-таки подготовлено и подписано товарищем Ржевского прокурора, так что умалять его заслуги не будем.

Филиппов вошел в сношения с Плевако, инициируя гражданский иск в надежде отнять у Булах оставшиеся мазуринские капиталы. 1 января 1883 года он стал сенатором.

В феврале 1882 года умер покровитель Булах — Филофей, сошедший с ума на почве косвенного участия в «ограблении» Мазуриной.

Сама же Булах, видимо, не веря в успех ее обвинения, не оставила попыток исправить свое положение и в конце апреля 1882 года обратилась в Св. Синод с прошением о «разъяснении ей истинного смысла» Указа Синода, запрещающего ей проживание и «пользование» в училище. Это прошение немало встревожило Филиппова и Савву — очень они боялись возвращения бывшей начальницы. Уповали только на Победоносцева, который не допустит Булах снова водвориться в училище «к явному вреду и расстройству учебно-воспитательного дела, ставшего теперь на прямой и твердый путь». Упования их были услышаны — Наталья Антоновна продолжала жить у сына Николая.

Что касается процессуальных действий, то лучше всего в их описании нам поможет разбор жалобы Булах.

Жалоба Булах

В РГИА СПб имеется архивный документ 1884 года с таким громоздким названием: «Дело Правительствующего Сената Соединенного Присутствия Первого и Кассационных Департаментов о привлечении к ответственности членов Уголовного департамента Московской судебной палаты за неправильные действия при рассмотрении дела Н. А. Булах» [36].

Если читать название не слишком внимательно, можно подумать, часом, что речь идет о привлечении кого-то к ответственности за действия в ходе процесса в Московском Окружном Суде. Но ничего подобного — никто не наказан, можно выдыхать. Документ представляет собой лишь прошение-жалобу, в которой Наталья Антоновна Булах указывает на неправильные, по ее мнению, процессуальные и следственные действия в ее деле с января 1881 года до марта 1884 года и просит наказать виновных. Так сказать, лучшая защита — нападение.

В жалобе дается развернутый и аргументированный разбор юридических нарушений, допущенных в ее деле. Над текстом явно поработал адвокат — аргументы снабжены указаниями на соответствующие статьи Устава уголовного судопроизводства, которые вряд ли могла знать подсудимая. Жалоба написана грамотным языком, местами в слегка издевательском тоне и не без литературного изящества. Похоже, многие тезисы были повторены потом Натальей Булах в последнем слове, и, наверное, поэтому Плевако презрительно назвал ее речь «литературным трудом». Однако документ весьма информативен и из него можно узнать немало интересного.

Все претензии в жалобе расположены по степени важности нарушений, но в дальнейшем изложении будем придерживаться более-менее хронологического порядка — как разворачивалось дело Булах после возбуждения следствия. Некоторые пункты пропускаются — они совпадают с претензиями, возникшими при чтении судебной хроники, и будут учтены в свое время.

Неправедный арест

Слово арест ни разу не звучало из уст официальных лиц и хроникеров процесса — они пользовались эвфемизмами: Анна Мазурина была «изъята из-под влияния»; Булах «удалена», «отделена» и т.д. Только сама Наталья Антоновна говорила на суде, что ее «заарестовали» и она провела в остроге почти 5 месяцев.

Началось, правда, всё это действительно с простого удаления после изменения Синодом устава училища и отмены права учредительницы проживать и столоваться в заведении. Как уже сказано, «удаление» произошло за месяц до официального привлечения Булах в качестве обвиняемой — выражаясь современным языком, это был судебный беспредел. Так же считала и Булах, отмечая это в своей жалобе. И действительно: насколько решение Синода без соответствующего распоряжения судебных властей является основанием для скорого и насильственного выселения из квартиры, да еще и с обыском?

Через месяц по требованию следователя состоялся арест. Несмотря на то, что в июле 1881 года Ржевский Окружной Суд под председательством М.П.Извекова посчитал арест неправедным и постановил освободить Булах, члены суда пошли на поводу у прокурора, заявившего протест, и отложили освобождение якобы до окончательного разрешения этого протеста. Это было прямым нарушением 508-й статьи Устава Уголовного Судопроизводства в Главе «Порядок рассмотрения жалоб» [37]. Данная статья гласит: «Постановленное судом определение объявляется принесшему жалобу и исполняется безотлагательно». Юридическое нарушение налицо, но Булах вышла на свободу из предварительного заключения только после внесения громадного залога в 200 тысяч рублей.

Переквалификация

Первоначально следствие было возбуждено по обвинению Булах в противозаконном лишении свободы (ст. 1540 «Уложения о наказаниях» [38]). Уже при первых следственных действиях (попросту, опросов свидетелей) было установлено, что Булах физически не могла лишить Мазурину беспрепятственного выхода из незапираемой комнаты и свободы хождения по многолюдному зданию Училища (вспомним также выводы исправника, проводившего секретное дознание). Разбор этого пункта еще впереди, но в данном случае важны связанные с ним процессуальные метаморфозы. Обвинение это было настолько ничтожным, что прокурор Гончаров в сентябре 1881 года вынужден был добавить обвинение еще и по 1520 статье [39]: «оставление в опасности», поскольку Булах де не принимала никаких мер, «насущнейшею из которых было бы приглашение врача». Лагорио писал, что «этого обвинения враги не ожидают». Судебный следователь слово в слово повторил предложение прокурора (хотя не был обязан) и предъявил Булах обвинение и по этой статье.

Таким образом, предварительное следствие далее велось параллельно по двум статьям: 1540 (лишение свободы) и 1520 (оставление в опасности). Тянулось оно полтора года и, как это водится, иногда при полном бездействии следователя в течение нескольких месяцев. Заключение предварительного следствия было готово 9 февраля 1883 года, но прошло еще 7 месяцев до слушания в Московской Судебной Палате, которая должна была определить, по какому обвинению и какому суду предать Булах.

9 сентября 1883 года обвинительная камера Московской Судебной Палаты по Уголовному Департаменту своим определением предала Н.А.Булах суду Московского Окружного Суда с участием присяжных заседателей по обвинению в преступном деянии: намеренное причинение расстройства умственных способностей А.В.Мазуриной. Определение Палаты стало потом обвинительным актом на суде.

Решение, мягко сказать, неожиданное и беспрецедентное: после предварительного следствия по статьям 1540 и 1520 Судебная Палата предала обвиняемую суду не по какому-либо из этих двух обвинений, а по статье 1487 [40] – «обвинению совершенно новому, не бывшему предметом предварительного следствия и обвиняемой вовсе не предъявлявшемуся». Это было вопиющим «азбучным» нарушением 535 и 544 статей Устава Уголовного Судопроизводства, в которых говорилось, что Палата выносит определение по отношению лишь к тем лицам и к тем преступлениям, за которые они преследуются (535 [41]), а по делам с присяжными заседателями суду «во всяком случае» предшествует предварительное следствие (544 [42]).

Очевидно, что статьи 1540 и 1520 даже вкупе не давали обвинителям никакой гарантии благоприятного исхода дела в суде. Обвинение рассыпалось, и тогда было решено вовсе отказаться от этих статей и завести новое дело (но без судебного следствия) уже по статье о доведении до сумасшествия. Тем не менее, собранные предварительным следствием материалы не пропали втуне, и на процессе 1884 года много времени будет уделено доказательствам по первым двум статьям.

Перенос суда в Москву. Подлог

Другим вопиющим нарушением в определении Московской Судебной Палаты, по мнению Булах и ее адвокатов, был перенос судебного заседания из Ржевского (по месту вменяемого преступления) в Московский Окружной Суд. Собственно, это решение и было главным пунктом в жалобе обвиняемой. Она считала его основанным на прямом подлоге и поэтому требовала наказать виновных: «Перенесение моего дела из Ржевского Суда в Московский, должно быть рассматриваемо не как случайная ошибка несведущего и небрежного судьи, а как действие сознательно преступное».

В чем суть?

Председателем Ржевского Окружного суда, постановившим в июле 1881 года освободить Булах из предварительного заключения, был коллежский асессор Николай Павлович Извеков [43]. Наталья Антоновна называет его «единственным лицом из Судебного ведомства, относившимся к моему делу как судья, не по названию лишь, но и в истинном смысле этого слова». Такой самостоятельный председатель не устраивал обвинителей и, по убеждению Булах, они решили устранить его от председательствования по делу.

В августе того же года Извеков был допрошен в качестве свидетеля о двух незначительных и не имеющих большой надобности для следствия обстоятельствах: бывал ли он в Училище и видел ли там Мазурину? Ответы: бывал и не видел. Всё. Очевидно, что председатель суда был подвергнут допросу не для получения ответов, а для приобретения возможности отвести его от председательствования по делу. Этот нечистоплотный прием стал известен Министру Юстиции, который высказал порицание «кому следует» (очевидно, следователю Барабину), и от такого метода отвода отказались.

Но не отказались от самой идеи удалить Извекова из дела. Для этого, опять же по мысли Булах, решено было прибегнуть к помощи «услужливой» обвинительной камеры Судебной Палаты, которая не остановилась перед служебным подлогом и «вырвала дело из рук стойкого в своих убеждениях председателя». Если нельзя удалить председателя из суда, то надо удалить суд от председателя. Палата просто постановила перенести слушание в Москву. Основание: «к судебному следствию подлежат вызову свидетели, большинство которых имеет местожительство вне Ржевского Судебного округа, частию в Москве, частию в других округах, а поэтому и производство сего дела в Ржевском Окружном Суде представляется неудобным».

Подлог заключается в слове «большинство». Адвокаты Булах проводят простые подсчеты: из общего числа подлежащих вызову к судебному следствию 72 лица (69 свидетелей и 3 эксперта) более двух третей (50 человек) живут в Ржевском округе и только 22 — вне его. Причем, некоторым из последних, как, например, супругам Филипповым из Санкт-Петербурга ближе добираться до Ржева, чем до Москвы (получается, что только 16 свидетелям и 2 экспертам удобнее суд в Москве).

Соображение об удобстве свидетелей является абсолютно искусственным и никак не вытекает из материалов дела. В ходе предварительного следствия было опрошено 205 свидетелей (число, само по себе, фантастическое, говорящее о серьезности намерений стороны обвинения). Из этого числа около 140 проживали в Ржевском Судебном округе, в то время как живущие вне его допрашивались целыми группами (разные монахини и родные потерпевшей). Свидетели из этих групп отличались полным неведением об обстоятельствах дела, что вполне естественно: «коль скоро речь идет о преступлении против особы, долгие годы проживавшей безвыездно в уездном городе, было бы странно ожидать, что большинство свидетелей живут вдали от места совершения преступления».

Таким образом, полагает Булах, решение Московской Судебной Палаты, основанное на прямом подлоге и ложных обвинениях, является преступным намерением во что бы то ни стало изъять дело из ведомства надлежащего окружного Суда, что говорит о заведомой предвзятости.

Но в чем проблема? В Москве так в Москве. Почему это не устраивало Булах? Ответ очевиден: в Москве не проживает ни одного свидетеля, чьи показания относились бы к восьмилетнему периоду времени, в продолжение которого совершалось вменяемое преступление. Тем самым, обстановка на суде присяжных становится для Булах крайне неблагоприятной. Многие из свидетелей, близко знавших обстоятельства дела, не явятся в суд из Ржева, и вместо перекрестного их допроса будут зачитываться протоколы умственно расстроенного и самоубившегося судебного следователя. В этом случае обвинителям легче будет строить обвинение не на фактах, а на непроверенных слухах, «прикрашиваемых еще и воображением обвинителей». (Мы увидим, что так оно и будет.)

В заключение своей жалобы Наталья Антоновна извиняется за излишнее многословие при перечислении «ряда разного рода неправильностей, по отношению к моему делу, которые могут быть объяснены лишь систематическим притеснением меня со стороны людей и сильных в судебном мире и беззастенчивых в выборе средств» (намек на С.С.Гончарова). Она обращается к Правительствующему Сенату с почтительной просьбой: «привлечь к законной ответственности судей уголовного Департамента Московской Судебной Палаты, виновных в неправильном перенесении 9 сентября 1883 дела моего на рассмотрение неподлежащего окружного Суда».

Ответ Сената

Жалоба в Сенат была написана 6 марта 1884 года. Такая полугодовая задержка после определения Московской Судебной Палаты объясняется тем, что сам обвинительный акт был вручен подсудимой только через 4,5 месяца. И это, похоже, сделано намеренно, чтобы затруднить подготовку адвокатов к предстоящему процессу (дешевый, но эффективный, прием).

Сенат рассмотрел жалобу 22 марта. Ответ был лаконичен: «Прошение оставить без последствий». Никакой мотивировочной части: нет и всё! Какие аргументы звучали при рассмотрении жалобы, и были ли они — является тайной. До суда оставалось ровно 2 месяца, и соскакивать с приближающегося к станции поезда было поздно, тем более, наказывать каких-либо судебных деятелей.

И в довершение — издевательская задержка при вручении ответа. Предписание Канцелярии Сената выпущено только 23 июля – через 4 месяца после решения Сената и ровно через 2 месяца после приговора! 31 июля 1884 года уже осужденная Булах дала смотрителю Ржевского тюремного замка подписку о том, «что жалоба моя на определение Московской Судебной Палаты, состоявшегося 9 сентября 1883, Сенатом оставлена без последствий, мне сего числа объявлено, в чем и подписуюсь».

Ну а судебные слушания своим чередом были перенесены в Москву. Публике сообщили, что это ради нее родимой, ради удовлетворения ее огромного интереса. Впрочем, такую скрытую мотивировку полностью исключать нельзя — обвинитель Гончаров, также как и Плевако, любил покрасоваться в большой аудитории. (Булах вообще считала, что перенос осуществился не ради удобства свидетелей, а ради удобства и комфорта прокурора.)

Итак, сцена готова, актеры на местах, режиссеры за кулисами, публика в ожидании. Пора начинать процесс. Поднимаем занавес.

Ход судебного заседания

Суд длился 6 дней: 18–23 мая 1884 года, утренние и вечерние заседания с 10 утра до 10 вечера с перерывом.

Председательствовал сам председатель Московского окружного суда Лавров, а ввиду важности дела обвинителем был уже упоминавшийся прокурор Московской Судебной Палаты С.С.Гончаров. Со стороны истца (опекунов Мазуриной) выступали двое присяжных поверенных: С.В.Щелкан [44] и Ф.Н.Плевако. Адвокатом Булах был назначенный судом присяжный поверенный П.А.Швенцеров.

Состав присяжных заседателей из 12 человек вызывает недоумение: чиновник, мещанин и 10 купцов. Причем, один из купцов ранее был работодателем подсудимой. Даже непонятно, как к этому отнестись? Отнюдь не срез общества, если не сказать больше. Плюс личное знакомство с подсудимой. Можно представить, какой мукой для жюри было несколько дней слушать подробные описания того, как значительный купеческий капитал, пусть даже и чужой, перетек в руки ничтожной гувернантки. У одного из присяжных перед заседанием 21 мая было удостоверено нервное расстройство, и он был заменен запасным заседателем.

В суд было вызвано 99 свидетелей, из которых смогли присутствовать и дать показания 66. Письменные показания отсутствовавших были потом частично зачитаны в ходе заседаний — именно это и предсказывала Булах.

Со стороны обвинения заслушано 52 явившихся свидетеля (всего их было 70). Показания включали в себя также свидетельства врачей, в разное время осматривавших Мазурину, а трое медиков выступили отдельно как эксперты.

Со стороны защиты заслушано всего 14 свидетелей.

Процесс начался с зачитывания определения Московской Судебной Палаты, заменившего обвинительный акт. В репортаже этот объемный текст занимает несколько полос в трех номерах газеты и представляет собой подробный рассказ о «преступлении Булах», начиная чуть ли не от рождения Мазуриной, и до момента суда. Заканчивалось обвинительное заключение так:

«…вдова надворного советника Булах достаточно изобличается в том, что, с намерением нанести вред девице Мазуриной, употребила целый ряд средств и действий с одной стороны нравственных, развивая в Мазуриной ханжество и юродство и отклоняя ее от общества, а с другой физических, не допуская к Мазуриной родных и знакомых, не доставляя ей медицинской помощи, причинила ей расстройство в умственных способностях, т.е. в преступном делании, предусмотренном 1.487 ст. Улож. о Наказ.»

Подсудимая Булах вину не признала, и суд приступил к опросу свидетелей.

Выступления свидетелей обвинения длилось три с половиной дня, и газетный репортаж уделил им три номера с подробным пересказом показаний.

20 мая было заслушано показание центральной фигуры процесса – Т.И.Филиппова. Он «между прочим» сделал заявление, которое повергло многих в шок, включая и судей. Они были вынуждены на следующий день допросить Филиппова еще раз, чтобы уточнить его позицию (похоже, в дело вмешались высшие церковные силы). Речь идет о навете на покойного митрополита Киевского Филофея, который, будучи ранее Тверским архиепископом, в 1869 году якобы принял в дар от Булах 30 тысяч рублей «на нужды церкви». Свидетель недвусмысленно намекал, что дар был взяткой за благословение Мазуриной на поездку в Сибирь. И хотя этот эпизод имел только косвенное отношение к делу Булах (еще один ее неблаговидный поступок), но эффект и влияние на судьбы многих людей, в том числе и самого Филиппова, был огромным. Подробный разбор этой истории помещен в отдельном Приложении I. Must read, как говорится, тем более что «случай с Филофеем» интересен сам по себе, а к портрету Булах добавляются новые краски. Полностью же свидетельские показания Филиппова приводятся в Приложении II.

По сравнению с показаниями свидетелей обвинения, опрос свидетелей защиты занял только часть вечернего заседания, а газета уделила им лишь один абзац:

«Вечернее заседание 21 мая занято было показаниями четырнадцати свидетелей защиты, которые в своих показаниях высказывали, что жизнь, обстановка и питание Мазуриной были не особенно плохи, все случившееся есть результат личной воли и религиозности Мазуриной, устранявшей посторонних лиц от себя и не принимавшей писем, вообще старались ослабить показание прочих семидесяти свидетелей.»

Утреннее заседание 22 мая открылось заключениями трех врачей-экспертов. Затем было дополнительное показание тайного советника Ю.С.Булаха. На этом следствие закончилось, и суд приступил к прениям сторон.

Прокурор читал свою обвинительную речь четыре с половиной часа. Газета поместила ее краткий пересказ с парой цитат. То же касалось и речи Плевако, который открыл утреннее заседание 23 мая (к счастью, во многих изданиях опубликована полная версия его речи).

Прения завершились выступлением защитника Швенцерова и последним словом подсудимой. Поскольку в репортаже крайне мало «адвокатских» слов, приведем полностью относящиеся к последним два абзаца:

«Защитник Булах прис. пов. Швенцеров, стоял в своей речи исключительно на юридической почве, доказывая, что преступление Булах – "намеренное расстройство умственных способностей" не доказано, а без этого ее нельзя обвинить по 1.487 ст., по которой к ней предъявлено обвинение.

Последнее слово подсудимой длилось более получаса и содержало в себе отрицание виновности, порицание печати, "раздувшей дело из ничего", и оспаривание многих свидетельских показаний.»

Окружной суд предложил на разрешение присяжным один вопрос: «Виновна ли Булах во вменяемом ей преступлении?» (Следовало изложение мотива и «преступных» деяний подсудимой из обвинительного акта.) Присяжные заседатели удалились в совещательную комнату и через час дали ответ: «Да, виновна».

Суд постановил:

«…подсудимую Булах, 60 лет, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в Сибирь в места не столь отдаленные; приговор повергнуть на Высочайшее усмотрение; до вступления приговора в законную силу Булах заключить в Московский тюремный замок, а гражданский иск, сумма коего не определена, по желанию поверенных опеки Мазуриной в уголовном порядке, оставить без рассмотрения.»
Всё, процесс окончен. Аплодисменты. Занавес.

Разбор и критика

Приступим к рассмотрению процесса «по существу» на основе судебной хроники и речи Плевако.

Поскольку выступления защитников подсудимой и ее последнее слово не нашло содержательного отражения в репортаже, придется извлекать смыслы из обвинения и находить там противоречия, нестыковки и прочее. Справедливости ради, следует сказать, что в обвинительном акте, который почти полностью опубликован газетой (правда, не без некоторых предвзятых изъятий – см. Приложение III), имеются объяснения Булах, изложенные в сжатом виде. В основном, это отрицание своей вины по отдельным пунктам. Некоторые наиболее содержательные объяснения, там, где потребуется, будут использованы ниже.

Для начала разберемся, что же это за статья Уложения о Наказаниях, под которую подпадало «преступное деяние» Натальи Антоновны Булах?

Статья 1487 помещается в Главе III «О нанесении увечья, ран и других повреждений здоровью» и гласит следующее [45]:

«Определенным в предшедшей (1486) статье наказанием и на том же основании подвергаются и те, которые, не употребляя для того ядовитых или сильнодействующих веществ, каким либо другим средством, но с намерением нанести вред, причинил кому либо расстройство в умственных способностях.»

Предшествующая статья 1486, на которую ссылается данная статья, относится к отравителям и в зависимости от степени тяжести содеянного определяет наказания (исправительные работы, ссылка и пр.).

Таким образом, сторона обвинения должна была найти мотив преступления и доказать:

  • 1. Факт расстройства умственных способностей у Мазуриной.
  • 2. Что сей факт произошел в результате действий Булах.
  • 3. Что эти действия Булах совершала намеренно.

С такими предпосылками и начался допрос многочисленных свидетелей.

Все их показания по хронологическому принципу можно разбить на четыре периода в жизни Мазуриной:

  • 1. Московский период до «бегства» в Ржев;
  • 2. Ржевский период до поездки по монастырям;
  • 3. Ржевский период после возвращения и до вмешательства властей;
  • 4. Московский период в доме опекунши.

Интересно, что 4-летний период странствования по монастырям совсем не нашел места в свидетельских показаниях в судебном заседании, хотя известно, что во время предварительного следствия монахини опрашивались. Вероятно, эти показания не были удобными для обвинителей, что косвенно подтверждается цитатами из писем Мазуриной к Булах, в которых обстановка в монастырях описана, прямо скажем, весьма нелестно — недаром эти цитаты целиком были вырезаны в «Тверских Губернских Ведомостях».

В соответствии с хронологией велся допрос различных групп свидетелей. Содержательно можно выделить основные темы:

  • Здоровье Мазуриной.
  • Религиозность Мазуриной.
  • Бедность Булах до встречи с Мазуриной.
  • Влияние Булах на Мазурину и отношения между ними.
  • Ограничение контактов Мазуриной с внешним миром.

Если кратко суммировать показания свидетелей, то получается такая картина:

Первый Московский период
До встречи с Булах Анна вела обычный образ жизни девочки-сироты в доме бабушки. Жизнь «была не роскошная, но хорошая, как вообще у состоятельных купцов». Воспитывалась нянькой Фанаиновной и старушкой-гувернанткой. Была здорова, как и ее родители (обвинители пытались развенчать предположение о дурной наследственности). Впрочем, на этот счет имелись противоречивые свидетельства: сообщалось, что Анна страдала малокровием и пила вино по предписанию врача, а ее мать в монастыре «стала слабее, так что не могла достаивать обедни».

Потом в доме появилась гувернантка Наталья Булах, которая до поступления к Мазуриной «была бедна и рассчитывала каждый полтинник». Новая воспитательница быстро «взяла верх» над девушкой, привязав ее к себе «услужливостью и угодливостью». Анна сильно полюбила Булах, но в то же время, «очень ее боялась». Началось отдаление от родных и других обитателей дома. Нянька Фанаиновна была отстранена, а Анна и Наталья стали питаться отдельно, для чего была нанята специальная кухарка (к этому моменту Мазурина была уже богата).

21 апреля 1863 года пара неожиданно для родных уехала в Ржев. Отъезд всё же не стал большой тайной, как это пытались показать некоторые свидетели, поскольку помощь в «побеге» оказывал молочный брат Мазуриной, а Фанаиновне на прощание было выдано 1000 руб.

Первый Ржевский период
На взгляд местных обитателей Мазурина вела себя немного странно, была неразговорчива, но сумасшествия как такового никто не отмечал. Много плакала и много молилась. Булах и Анна всегда были вместе, «дружны и ласковы». Что касается контактов с другими людьми, в том числе с приезжающими родственниками, то, действительно, несколько свидетелей рассказывали о случаях ограничений под предлогом болезни, но, в то же время, отмечали, что доступ к Анне был свободный.

Мазурина желала монастырской жизни и «искала монастырь по душе», но Булах ей не советовала. Тут мнения разделились — часть свидетелей показывала, что, наоборот, Булах подталкивала девушку к отъезду. Так или иначе, летом 1869 года Анна отправилась странствовать по монастырям России. Оттуда она писала письма, живописуя быт и нравы посещаемых ею обителей: «всюду одно и то же, — бедных послушниц непосильным трудом угнетают, а с богатых денег ожидают, коль не даешь охотно, так усиленно просят». Дольше всего Анна пробыла в Киевской Флоровской пустыни, где «ей получше было, потому что дарила кому нужно ряски и подрясники».

Второй Ржевский период
Через четыре года, когда Мазурина вернулась, все были поражены резкой переменой: «бледна и старообразна не по летам», ходила полураздетой, с бессвязной речью, «жевала щепки от дров и глотала их»… Воспитанницы училища откровенно считали Анну полоумной, хотя некоторые утверждали, что она притворяется.

По словам свидетелей, ограничение контактов Мазуриной с внешним миром продолжилось, но было ли оно обусловлено злонамеренностью Булах или волей самой потерпевшей — однозначно сказать нельзя.

Второй Московский период
После вмешательства властей Мазурина была подвергнута неоднократным медицинским осмотрам и перевезена в Москву. Жила у родственников-опекунов, которые тоже выступили свидетелями и рассказывали о том, как «расцвела» Мазурина вдали от Булах и всячески цитировали неодобрительные слова Анны в адрес бывшей гувернантки. Они совершенно не стеснялись того, что пересказывают «бессвязные речи» сумасшедшей. Впрочем, свидетели говорили то, о чем их спрашивали — это суд не должен был брать в расчет данные показания. Но это отдельный разговор.

Собственно роли Булах во всей этой картине уделено мало места. Лишь некоторые свидетели подчеркивали бедность семьи Булахов до приезда Мазуриной в Ржев, и как потом те стали обеспеченными людьми. Ну и немало показаний об ограничении контактов. О какой-либо преднамеренности нанесения вреда речи не шло. Только свидетели «второго Московского периода» со слов полоумной Анны рассказывали о дурной пище и отсутствии свежего воздуха в приюте, что хоть как-то можно посчитать за причинения вреда.

Особняком стоят показания врачей и медиков-экспертов, но об этом тоже поговорим далее.

Мотивировка. Корысть

Для начала, суду необходимо было выяснить мотивацию преступления, которая косвенно свидетельствовала о намеренности. Корыстная цель деяния, заявленная в обвинительном акте, никак не влияла на сущность или тяжесть преступления, но понятно объясняла побуждения подсудимой.

Обвинение старалось показать, что средства Мазуриной тратились не на благотворительность, а на обогащение Булах и ее семьи.

До 1869 года капитал формально принадлежал Мазуриной, но им распоряжалась Булах, как более взрослый и опытный человек. Обвинение всячески пыталось продемонстрировать, как свободно и якобы преступно Булах пользовалась мазуринскими деньгами еще до «монастырского вояжа». Но в этом не было ничего предосудительного и преступного: денежные отношения между учредительницами строились на доверии, скрепленном более чем 10-летней дружбой. По сути, Наталья Антоновна была распорядительницей «Благотворительного фонда имени Мазуриной». Наверное, себя не обделяла, но «фонд» работал успешно, коль скоро заведения под его управлением нормально функционировали более 15 лет. Умелая и рачительная деятельность начальницы заслужила благодарность от Ржевской Городской Думы и похвалы тверских архиепископов. Даже недруг Булах — высокопреосвященный Савва — отметил благолепие домовой церкви при училище и поначалу просил Булах не покидать пост начальницы.

Когда же Мазурина задумала свой отъезд, потребовалось юридическое оформление передачи капиталов, что и было осуществлено — Булах официально стала владеть бывшими мазуринскими деньгами. Однако ничего не изменилось: она не уехала на Мальдивы и не бросилась в загул – Булах продолжала управлять училищем как во время отсутствия Мазуриной, так и после ее возвращения. И если бы ей вдруг захотелось купить английский футбольный клуб, то и в этом случае ничего зазорного бы не было — сама Мазурина в письме к Булах предлагала впоследствии разделить деньги между ее, Булах, сыновьями.

В процессе немало места было уделено чисто финансовой стороне вопроса — как деньги перетекали от Мазуриной к Булах. Это странно, так как факт передачи денег в полное распоряжение последней был документально и официально подтвержден и никем до этого не оспаривался. Тут любопытно стороннее обстоятельство: подробно показывая переход капитала от Мазуриной в распоряжение Натальи Булах, обвинители свободно оперировали справками о суммах денег на банковских счетах училища, самой Булах и даже ее сыновей. Тайна банковских вкладов полностью отсутствовала.

В обвинительном акте говорилось, что после передачи денег:

«Булах имела, кроме недвижимой собственности, в одном Ржевском отд. Гос. банка 357 тыс. и у сына было 50 тыс., у другого же сына, Егора Булах, в банках появляются вклады на десятки тысяч рублей. Таким образом все громадное состояние Мазуриной перешло к Булах.»

Но что-то здесь сильно «не бьется». По прочтении судебной хроники складывается впечатление, что финансовый вопрос сознательно затуманен – никакой сводной справки о доходах и расходах учредительниц нет — только разрозненные цифры там и сям, зато общая сумма в семейном «кармане» Булахов легко озвучивается. Попробуем провести нехитрые и грубые расчеты, сведя доступные данные о вложениях воедино.

Итак, Мазурина получила в наследство немногим более 500 тысяч рублей. Прямые затраты на учреждение двух заведений (училища и дома призрения) составили 90 и 80 тысяч (по справке Ржевской Городской Думы на самом деле на училище было пожертвовано 95 350 руб. [46] — их и будем учитывать). Добавим сюда еще задокументированные «издержанные подсудимою Булах части Мазуринских денег»:

  • • на устройство и обеспечение дома призрения — 29 000 и 10 000 руб., соответственно;
  • • Московской Ржевской богадельне — 15 тысяч;
  • • на стипендию имени преосвященного Филофея — 6 000 руб.

Итого известных затрат: 95+80+29+10+15+6 = 235 тысяч рублей. Не будем брать в расчет неизбежные расходы на содержание заведений в течение 15 лет.

Пока речь шла только о денежных средствах, хранимых в кредитных учреждениях. Это был эндаумент (капитал в рентах на имя заведения) – проценты с 95 и 80 тысяч шли на содержание училища и приюта: питание воспитанниц, жалование учителям, прислуга и прочее. Но ведь были овеществленные вложения, никак не затронутые в обвинительных справках. Были здания училища и приюта, при них две домовые церкви со всей благолепной утварью, библиотека из 1300 книг. Как они учтены? Архиепископ Алексий в 1877 году грубо оценивал стоимость одних только зданий училища в 100 тысяч рублей. Приплюсуем и их к затратам (стоимость здания для приюта, как неизвестную, в расчет не берем, хотя она тоже немалая). Таким образом, самая пессимистичная оценка дает 335 тысяч рублей, издержанных из мазуринских 500 тысяч. Остается около 160 тысяч рублей неизрасходованного капитала, которые по мысли обвинителей осели в карманах семьи Булахов. Так откуда тогда у Булах и ее сыновей возникло более 400 тысяч рублей на счетах плюс недвижимое имущество? Ведь немало свидетелей обвинения старательно подчеркивали, как бедна была семья Булах до приезда Мазуриной в Ржев. Несколько раз упоминались «дырявые без подошв сапоги» у Николая Егоровича (Плевако язвил о «дырявых штиблетах» у «шатавшегося без дела» сына Натальи Булах).

Николай Егорович действительно был три года не у дел после выхода в отставку с военной службы в 1866 году и, по его словам, жил на средства матери. Но как раз в год передачи денег от Мазуриной, когда, вроде бы, можно было безбедно и далее проживать на эти средства, он поступил на службу в Ржевский Государственный банк, где сделал успешную карьеру, дослужившись до статского советника и аттестовавшись «нравственности безукоризненной» и «достойным кандидатом на все высшие должности» [47]. Ну и самое главное — состоялась его женитьба на дочери крупного ржевского купца Павла Антоновича Протопопова, которая разом решала все возможные денежные проблемы. Немаловажным обстоятельством является тот факт, что Протопоповы были из староверов, причем очень истовых, так что, если бы у них были какие-нибудь сомнения насчет нравственности зятя, вряд ли брак вообще состоялся.

Брат Николая — Егор Егорович — еще в 1868 году тоже выгодно женился на дочери генерал-майора, начальника Санкт-Петербургского арсенала, и к моменту суда был полковником артиллерии. Служил на Петербургском Оружейном заводе и был вполне обеспеченным человеком [48]. Наталья Антоновна успешно подняла на ноги сыновей и вывела их в люди, в этом отношении ей можно только аплодировать.

Так как же быть с «профицитом» — разницей между показанным следствием благосостоянием Булахов (более 400 тысяч рублей плюс недвижимость) и оставшимся после благотворительных вложений мазуринским капиталом (~160 тыс.)? «Откуда деньги, Зин?»

Просматриваются три варианта: либо Наталья Булах не была столь бедна до встречи с Мазуриной, либо имела потом таинственные значительные доходы, либо ее заявленное обвинением состояние свыше 400 тысяч рублей, мягко сказать, преувеличено, а если говорить прямо, сознательно искажено (например, путем однократного суммирования всех банковских вкладов, гулявших между разными счетами в разное время) [49].

Первый вариант опровергается многочисленными свидетельствами, хотя и со стороны обвинения, но довольно убедительно. Второй — в какой-то мере правомочен: одноразовый доход в результате женитьбы Николая Булаха на дочери богатого купца. Третий вариант весьма вероятен, учитывая другие процессуальные нарушения и даже подлоги во всем деле Булах. Вероятнее всего, «профицит» объясняется сочетанием двух последних факторов: виртуальные уловки обвинения и реальное существенное обогащение сыновей Натальи Антоновны (известно, что Николай Булах сильно ей помогал: предоставлял кров после изгнания из училища, выплатил большой залог в 200 тысяч рублей для освобождения из острога, потом обеспечил «своекоштный» переезд матери на поселение в Сибирь и так далее).

Чей дом?

Отдельно стоит отметить любопытный факт, связанный с первоначальными затратами на благотворительность. В Уставе училища для девиц духовного звания (см. Приложение VII) особо отмечается, что Мазурина вкладывает денежные средства, а Булах жертвует недвижимое имущество:

6. Училище помещается в застрахованном каменном доме, жертвуемом одною из учредительниц. При этом доме имеется сад и огород; всего на тысяче пяти стах квадратных саженях, в двух, один от другого только улицею разделяемых планах.

7. Дом и принадлежащая к нему земля, находятся на Князь-Дмитриевской стороне, во 2-й части, в 122-м и 130-м кварталах под № 1, 5, 6, 13 и 14-м.

В тексте Устава «жертвуемое надворной советницей Булах недвижимое имущество» упоминается 6 раз!

О передаче дома сообщает и настоятель Владимирской церкви в Твери и по совместительству редактор «Тверских Епархиальных Ведомостей» — протоиерей В.В.Владиславлев. Он сочувствовал идее архиепископа Алексия о преобразовании Ржевского училища в епархиальное и после кончины архиерея в своей редакционной статье 1878 года продолжил продвигать эту идею (см. Приложение X). В частности Владиславлев перечислил уже сделанные учредительницами вложения, где опять же упомянул о пожертвованном вдовою Натальей Булах недвижимом имении. (Правда, Владиславлев, как член Консистории, был в числе лиц, подписывающих в 1865 году проект Устава училища, и первоначальные сведения мог взять оттуда.)

Так что же, получается – Булах была настолько богата в 1865 году, что передала свой большой дом под училище? Думается, что здесь использован чисто формальный подход: наверняка здания с участком были куплены на деньги Мазуриной и оформлены на Булах, которая затем уже совершила пожертвование. Косвенно об этом свидетельствует тот факт, что Мазурина еще в 1864 году в просьбе об освобождении ее от опеки писала о «расходах по отделке и перестройке ее домов», то есть она уже владела неким недвижимым имуществом в Ржеве [50].

Подводя итог финансовой стороне дела, можно сказать, что корыстный мотив в «деяниях» Булах возможно и присутствовал, но далеко не в такой степени, как это хотело представить обвинение. Основная часть денег Мазуриной реально ушла на благотворительность, а не на счета подсудимой.

Доказательства вины и употребленные средства

Прежде чем обратиться к критике предъявленных доказательств, рассмотрим одну очень важную проблему — ни много, ни мало, проблему времени: «Когда Мазурина реально сошла с ума?»

Апория «Анна и болезнь»

Факт сумасшествия Мазуриной был налицо и никем не оспаривался (возможно, кроме самой Булах). Он подтверждался показаниями врачей, заключениями медицинских экспертов и подкреплялся многочисленными рассказами всех, кто контактировал с потерпевшей (горничные, воспитанницы, служащие училища и так далее). Вопрос состоит в том, когда проявилась болезнь? Этот вопрос весьма важен, так как тот или иной ответ на него кардинально влияет на существо всего дела. В дальнейшем нам придется не раз возвращаться к этой проблеме, поэтому взглянем на нее с особым пристрастием.

В жизни Мазуриной можно определить четыре примерных периода, в течение которых произошло необратимое обострение болезни:

  • 1. Детство и юность в Московский период до «побега» в Ржев в 1863 году.
  • 2. Первый Ржевский период до 1869 года.
  • 3. 4-летнее скитание по монастырям.
  • 4. Второй Ржевский период после возвращения из странствий в 1873 году.

Рассмотрим каждый из пунктов подробнее. Нас интересует отношение к ним 3-х сторон процесса: прокурора, гражданского истца и, собственно, суда (председателя). Защита исключается, так как она отрицала вину Булах, и ее по большому счету не волновало, когда случилось обострение у Мазуриной. Впрочем, мнение защиты всё равно неизвестно, поскольку в судебной хронике оно никак не отражено, кроме, пожалуй, редких высказываний самой Булах, которая, похоже, вовсе не считала Мазурину сумасшедшей (или делала вид). Так что, остаются только три стороны, каждая из которых споткнулась на «проблеме времени».

1. Слабоумие Мазуриной могло развиться еще в детстве в результате генетической предрасположенности.

Формально можно было бы «притянуть» сюда и Булах, которая, появившись в жизни 12-летней девочки, сумела быстро подавить ее волю и получить власть над ней. Но по сути, этой теории на суде никто не придерживался. Обвинители предпочитали затушевывать вопрос о наследственности, выпячивая свидетельства о том, что девочка, как и ее родители, была вполне здорова. Только один эксперт-психиатр считал, что наследственная болезнь нарастала с раннего возраста незаметно для окружающих и расцвела буйным цветом под воздействием Булах уже после приезда из Сибири. Частично эту мысль в финальном вопросе, адресованном присяжным заседателям, поддержал председатель суда — он упомянул подавление воли малолетней Анны со стороны Булах.

2. Мазурина была невменяемой в момент передачи денег в 1869 году.

Это утверждение неожиданно всплыло с подачи Плевако уже в ходе суда, когда он задавал вопросы врачам-экспертам. Адвокат потерпевшей был крайне заинтересован в такой трактовке — появлялось основание считать передачу капиталов нелегитимной. Не будем забывать, что у Плевако, как поверенного гражданского истца, была своя цель: ему надо было вернуть «похищенные» деньги, а лучшим способом для этого служило бы удостоверение недееспособности Мазуриной в тот момент. Плевако задумал этот ход задолго до суда, о чем свидетельствует его письмо Филиппову, в котором он писал еще в начале 1884 года [51]:

«По делу Булах я изготовляю данные для сына. Если у сыновей ее что либо есть в настоящее время, то я привлеку их к ответу о возврате дара, полученного от психически больного дарителя, если эта дорога будет слаба, то объявлю Н.Булах несостоятельной должницей и буду отсюда делать некоторые выводы, не особенно приятные для ее сподвижников.»

На суде Плевако буквально вынудил эксперта признать, что потерпевшая была «одурачена», а такое состояние, по мнению психиатра, является своего рода психической болезнью. Этот сомнительный вывод Плевако попросил занести в протокол.

Позиция гражданского истца была не вполне на руку обвинению — в таком случае вину Булах трудно было доказать, поскольку все свидетели, помимо некоторых странностей в поведении Мазуриной, никакого слабоумия в тот период у нее не отмечали. Да и для самого Плевако «дорога эта оказалась слаба».

3. Идиотизм Мазуриной проявился в результате 4-летнего скитания по монастырям.

Все свидетели в один голос утверждали, что до поездки Анна была здоровой, а через четыре года вернулась сумасшедшей. Более того, после прочтения показаний, создается впечатление, что это обстоятельство даже несколько педалировалось: свидетелей именно что тянули за язык, дабы они подчеркнули резкую перемену в умственном состоянии Мазуриной. Даже из показаний свидетелей защиты специально выделялись доказательства явного расстройства рассудка после возвращения. По разумению обвинителей последнее свидетельствовало о злоумышленности Булах: дескать, даже «лица, вполне преданные Булах», замечали сумасшествие, а Булах, видите ли, не обращала внимания! Но зачем обвинителям были нужны дополнительные доказательства? Ведь после заключения врачей, это не имело большого смысла. Как будто бы, прокурор убеждал не суд, а самоё Булах.

Скорее всего, обвинение изначально не придерживалось позиции, что Мазурина вернулась из Сибири больной, но из показаний, к которым прокурор склонял свидетелей, выходило именно так. И здесь проявляется интересный казус, рационально необъяснимый.

Алиби и церковная ловушка

Обвинители «стрельнули себе в ногу». После таких показаний у Булах появлялось железобетонное алиби: в момент наступления болезни она находилась за тысячи верст от потерпевшей и лично не общалась с ней 4 года! Если кого и обвинять, так это попов и монастырских деятелей (деятельниц), доведших девушку до идиотизма. Именно они должны сидеть на скамье подсудимых. И здесь загадка: ну не могли обвинители не видеть этого противоречия! Зачем вообще так упирать на данный срок наступления болезни?

Вина Булах усматривалась в том, что она якобы усиленно подталкивала Мазурину к уходу в монастырь. Об этом спрашивали многих свидетелей в попытке доказать, что без «наущения» Булах Анна никогда бы не покинула Ржев. Соответственно трактовался эпизод с покойным митрополитом Филофеем. Наталья Антоновна же отрицала свое давление на архиерея – по ее словам, Мазурина сама пожелала отправиться странствовать по монастырям, а Филофей уступил только настойчивости Мазуриной.

Ну ОК. Допустим, Булах намеренно удаляла Мазурину из Ржева, чтобы беспрепятственно распоряжаться деньгами (заметим, законно переданными). Намерение удалить, пусть и в монастырь, но отнюдь не намерение причинить вред! Иначе Булах должна была знать наперед, что Анна свихнется в поездке. По логике обвинения выходит, что одно только склонение человека к уходу в монастырь есть преступление. При этом о вине церковников нельзя было даже подумать. Парадокс.

В обвинительном акте есть слова, что Булах «развивала в Мазуриной ханжество и юродство». Так Булах или всё-таки церковь? Юродство или реальное сумасшествие? Похоже, прокурор сам запутался и угодил в ловушку: избегая перекладывания вины на церковь, забыл, что ханжество и юродство проходят по религиозному ведомству.

Эту ловушку видел опытный Плевако. В своей заключительной речи он снимал противоречие умозрительной версией: якобы Мазурина привезла из Сибири только «зерно болезни», а преступление Булах состояло в удобрении почвы, дабы зерно «быстро дало рост». Расхождение с прокурором Плевако не смущало — в начале своей речи он прямо заявил, что идя к общей цели, «может быть, во многом разойдусь с представителем обвинения». Но тут у самого Плевако наблюдалась логическая шизофрения — ведь до этого он сам просил занести в протокол, что Мазурина уже до поездки была невменяема!

Опять же, председатель суда учел позицию Плевако, заменив в обращении к присяжным термин «зерно болезни» на «предрасположение».

Загадку небрежения прокурора к очевидному алиби у Булах трудно объяснить рационально. Либо это полное отсутствие логического мышления, либо самоуверенность – и так сойдет, и так осудят. Еще вариант: авторитет церкви был настолько велик и непререкаем, что сама мысль о тлетворном ее влиянии в принципе не могла никому прийти в голову.

4. Доведение до неизлечимого слабоумия произошло с 1873 по 1880 год в результате деяний Булах.

Это основная версия обвинения, которой продолжали придерживаться, несмотря на выявленное выше «алиби». Противоречивость своей же позиции никак не смущала прокурора, и на доказательства вины Булах были направлены основные силы, главными из которых были врачи-психиатры с их высокомудрыми заключениями. Плевако же, как уже было сказано, усматривал преступление в так называемом удобрении почвы для всхода зерна болезни. Здесь Плевако явно противоречил вменяемой статье Уложения о Наказаниях, где четко говорится о намеренном «причинении кому-либо расстройства в умственных способностях», но никак не о развитии уже состоявшейся болезни. (Об этом же потом заявлял и официальный защитник Булах: ее преступление не подпадает под статью 1487.)

Подводя итог рассмотрению «проблемы времени», видим, что ни сторона обвинения, ни гражданский истец так и не определились с ее решением. Они погрязли в противоречиях, а их позиция представляла собой полный сумбур вместо логики.

Помочь им выпутаться из этой ситуации попытался председатель суда. В окончательном вопросе о виновности, предложенном присяжным заседателям, первоначальное обвинение с набором средств, употребленных Булах для достижения своей преступной цели, он дополнил некоторыми временными ориентирами, расширяющими (размазывающими) интервал, внутри которого прогрессировала болезнь Мазуриной. Если убрать из вопроса присяжным словесную шелуху и перечисление средств, то в сухом остатке получается такое описание преступления подсудимой:

  • Начиная с малолетства Мазуриной, Булах подчинила ее всецело своей воле;
  • в 1873 году Булах заметила «предрасположение» Мазуриной к психической болезни и стала употреблять средства для заведомого доведения последней к 1881 году до состояния неизлечимого слабоумия.
Но где же тогда конкретное место для злодеяния Булах в этом размазанном во времени угасании рассудка Мазуриной? Такое место есть, но не для Булах. Несложно заметить, что скользкий вопрос о монастырском периоде судом был попросту проигнорирован. 4 года в топку! Тем не менее, есть веские основания полагать, что именно тогда и было совершено невольное «преступление» – обман ожиданий ищущей благости бедной Анны, приведший к помешательству. Даже Плевако изрек в своей речи:
«Киев и Сибирь впервые познакомили ее с тернистым путем отречения на самом деле: она не раскаивалась, не отступала, но она падала, уставала и разбила свои не закаленные в труде силы…»

«Средства»

Пора перейти, наконец, к обсуждению так называемых «средств», употребленных Булах для доведения Мазуриной до идиотизма. Выше в описании хода процесса приводился заключительный вывод обвинения, предъявленного подсудимой. В таком виде он был опубликован газетой. На самом деле, в оригинале обвинительного акта, который зачитывал прокурор, а потом повторил председатель суда, был представлен подробный список конкретных мер, предпринятых Булах. Вот они:

  • поселение Мазуриной одиноко в отдельной комнате,
  • лишение Мазуриной:
    • • свидания и общения с кем бы то ни было,
    • • свежего воздуха,
    • • правильного питания,
    • • чистоты,
    • • опрятной одежды,
    • • исполнения религиозных обязанностей,
    • • всяких умственных занятий,
    • • врачебной помощи.

Не будем останавливаться на каждом пункте этого списка – рассмотрим только обобщенные деяния Булах — в том виде, как они изложены в газете.

Ограничение контактов

Как мы помним, исходно Булах обвиняли по статье о незаконном лишении свободы. В ходе предварительного следствия было накоплено немало свидетельств об отчуждении Мазуриной от внешнего мира, запрете на общение со знакомыми и родственниками. Но после того как дело переквалифицировали на «доведение до сумасшествия», «лишение свободы» стало лишь средством для достижения этой преступной цели. Тут и пригодились собранные материалы.

В суде выступило множество свидетелей с показаниями об ограничении Натальей Булах контактов Мазуриной. Они подробно описали несколько случаев недопущения и удаления лиц, желающих увидеться с потерпевшей, иногда даже священников. В то же время, в показаниях, взятых на другую тему, невольно упоминались ситуации, в которых контакты имели место. Булах не могла постоянно пребывать в училище — ей неизбежно приходилось отлучаться, а поскольку комната не запиралась, то Мазурина имела возможность свободно выходить куда-либо, буде у нее такое желание, и к ней могли заходить любые люди, появляющиеся в училище, не говоря уже о прислуге и воспитанницах, которые, кстати говоря, так красочно описывали видимые признаки сумасшествия «затворницы», но ничего сами не предпринимали (это к следующему обвинительному пункту о неоказании помощи).

Тут обвинители еще раз попали впросак. Вторично допрошенная тетка Мазуриной Елена Ерофеева ничтоже сумняшеся рассказала, как в 1880 году встретила ее и Булах в Троице-Сергиевой Лавре, куда пара приехала на могилу отца Мазуриной. Анна тогда заговорила с Ерофеевой, «но Булах тотчас же ее увела». Этот эпизод должен был показать деспотизм Булах, но вскрыл факт, никак не вписывающийся в канву обвинения — оказывается, девушка отнюдь не была «замурована», да еще в 1880 году, когда, по идее, она была на пике умственного расстройства. Путь из Ржева в Троице-Сергиевую Лавру неблизкий — более 300 км — и поездка явно длилась не один день, так что, «контакты с внешним миром» были неизбежны. Кроме того, эта история говорит нечто иное об отношении Булах к подопечной, нежели простая доминация — по крайней мере, было уважение к желанию Мазуриной почтить память родителя.

Всё же стоит согласиться, что Булах действительно ограничивала контакты Мазуриной. Однако этому есть и простое человеческое объяснение, причем, в разное время — разное.

В «домонастырский» период у Булах были веские причины на недопущение родственников к Мазуриной: те не только хотели вернуть Анну в Москву, но и пытались лишить ее возможности распоряжаться своим капиталом. Сразу после отъезда пары в Ржев московская родня Мазуриной (включая вышеупомянутую Ерофееву) учредила опеку «над личностью и имением» Анны, полагая, что та преступно тратит доставшееся ей наследство. Дело дошло до того, что Анне пришлось закладывать вещи и обращаться в Сохранную Казну для обустройства своих домов. В 1864 году Мазурина обжаловала наложение опеки в Сенате, который счел ее ходатайство «заслуживающим уважения» и указал Московскому Военному Генерал-губернатору впредь поступать «в установленном законами порядке». Опека была снята, что и позволило Мазуриной заняться благотворительностью [52]. Булах, естественно, желала оградить свою воспитанницу от подобного влияния «опекунов», не оставлявших попыток наложить руки на капитал родственницы. Конечно, поведение Булах можно объяснить меркантильными интересами, но они ведь совпадали с интересами самой Мазуриной как свободной личности.

Совсем иная мотивация была в «пост-монастырский» период. Мазурина — уже вполне сумасшедшая, ее поведение наблюдают многочисленные лица в училище: воспитательницы и воспитанницы, прислуга и другие работники заведения — ограничение контактов чисто физически невозможно (еще раз вспомним вывод исправника, проводившего дознание). Другое дело — посторонние, особенно, высокопоставленные лица. Вполне понятно желание Булах скрыть болезнь Анны, но отнюдь не в преступных целях, а попросту из чувства приличия. Можно сказать, что Булах проявляла деликатность по отношению к самой Мазуриной. Невозможно было предъявлять учредительницу училища в таком плачевном и непотребном виде какому-нибудь архиепископу или иному официальному лицу, наносящему визит в заведение. Им Булах решительно отказывала в просьбах о встрече с Мазуриной под предлогом болезни, что, по сути, было правдой.

Подводя итог этому пункту обвинения, видим, что аргумент об ограничении контактов как «средство» доведения до сумасшествия оказывается крайне сомнительным. Тем более что ничтожность такого обвинения подтверждается «снятием» в ходе предварительного следствия статьи о лишении свободы.

Оставление в опасности

Еще один отголосок предварительного следствия — обвинение опять же по «снятой» статье об оставлении в опасности, то есть неоказании медицинской помощи. И здесь это «недеяние» стало мыслиться как средство в причинении расстройства в умственных способностях. Правда, собранного следственного материала по понятной методологической причине было немного — обвинители ограничились общими словами: Наталья Булах виновна в том, что не обратилась к врачебной психиатрической помощи. Подсудимая объясняла это так:

«Мазурина сама пожелала вести замкнутый образ жизни, каковая жизнь хотя и показалась ей странною, но она не обратила на это внимания, не видела в том болезненного состояния Мазуриной, зная, что Мазурина любит монастырскую жизнь, а потому и не усматривала юродства в том, что Мазурина никуда не выходит, не одевается и не желает даже менять белье.»

Булах наблюдала типичное поведение набожного человека, которое тогда отнюдь не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Это было время всяческих матрон-босоножек, паш-саровских и иван-яковлевичей – юродивых, весьма почитаемых в различных слоях российского общества, не исключая царской фамилии. Они осуществляли религиозный подвиг юродства, который «состоит в отвержении с наибольшей последовательностью мирских забот — о доме, семье, труде, о подчинении власти и правилам общественного приличия» [53]. И совсем не удивительно, что к такому роду поведения Наталья Булах относилась снисходительно. Сама она тоже была весьма религиозна и любила совершать паломничества в святые места. Об этом свидетельствует сохранившаяся у ее потомков сопроводительная записка к иконе Толгской Божией Матери, которую Наталья Антоновна приобрела в 1865 году непосредственно в Толгском монастыре, а в 1867 году подарила сыну Егору. Проставленная дата в конце записки сопровождается специальным указанием на день отъезда в Фаустово, где находилось подворье Соловецкого монастыря – очередная поездка на богомолье. Так что, юродивых Булах повидала достаточно и их вид и манеры ее не смущали.

Записка Н.А.Булах, 1867

Собственноручная записка Н.А.Булах. (Скан предоставлен Андреем Любимовым)

Икона Святой Толгской Божьей Матери приобретена мною в Толгском монастыре Ярославской губ: в день праздника сей иконы 8-го Августа 1865-го года и назначается моему сыну Егор Егоровичу Булах. Да сохранит Пресвятая Богородиц его и всех ему близких и любимых им под Святым Своим Покровом!
Наталья Булах.
1867-го года, 20-го Апреля.
День отъезда в Фаустово

А чем реально могли помочь врачи? После осмотров Мазуриной медики сами заявили, что надежды на выздоровление нет. Есть ли уверенность, что они не выдали бы аналогичное заключение, если бы осмотры проводились несколькими годами ранее? Кроме того, в то время лечение нервных расстройств было сродни шарлатанству — даже Фрейд еще не выработал своего метода. Тогдашнее состояние психиатрической науки отлично характеризуется тем, как на полном серьезе после обнаружения у Мазуриной «порока onanismi» объявлялось: «Эта пагубная болезнь и убила ее умственные способности». Так онанизм или Булах? Впрочем, последнюю и здесь обвинили в причастности: «намеренно, осмысленно вызывала [у Мазуриной] тот странный для ума человеческого порок». При этом и прокурор «во имя чувств стыдливости и скромности» нарочито не стал касаться «тех вызывающих глубокое отвращение в каждом порядочном человеке подробностей». Так что и это обвинение повисло в воздухе, хотя присяжным могло казаться иначе.

Что касается неоказания медицинской помощи, то такое «не-деяние» никак не подпадает под вменяемую статью в Уложении о Наказаниях и юридически ничтожно. Да и вообще, это обвинение можно адресовать любому человеку, кто так или иначе контактировал с Мазуриной, хотя обвинители пытались доказать, что таких лиц практически не было.

Врачи. Лепет слабоумной

Поскольку две статьи о лишении свободы и оставлении в опасности были сняты, а деяния и недеяния Булах превратились лишь в средства доведения Мазуриной до идиотизма, то все обвинительные силы были брошены на доказательство последнего.

В деле Булах, так или иначе, были задействованы 12 врачей! Некоторые выступали свидетелями, выводы других были внесены в обвинительный акт, а трое дали развернутые экспертные показания. Число используемых медиков говорит о том, как сильно следствие было озабочено доказательством факта сумасшествия. Впрочем, цель обвинения в привлечении расширенного консилиума была понятна – убедительно показать, что причиной слабоумия Мазуриной являлись действия Булах. Однако это не вполне удалось — экспертиза была очень слабой, непоследовательной и противоречивой.

Наиболее интересными должны были бы стать показания лекаря приюта Зубовича, который служил там 12 лет – по его словам, «когда Мазурина была уже больной» (надо понимать, что с начала 1870-х годов). Это был единственный врач, кто реально мог наблюдать развитие болезни в «пост-сибирский период», и его показания могли бы стать важным аргументом для той или иной стороны процесса. Однако очень краткое выступление доктора производит странное впечатление. Показал, что вызывался к Анне только один раз, когда она упала в обморок, но нашел ее уже сидящей на кровати в полном сознании. Определил малокровие и «ничего особенно ненормального и слабоумия не заметил». «Больше о ней ничего не знает». И нашим, и вашим. Короче, «умыл руки». При этом врач даже в таком кратком выступлении сумел завраться: с одной стороны, сам сказал, что служил, когда Анна была больной, с другой — не заметил болезни. Впрочем, тут Зубовича можно понять: «заметил, но ничего не предпринял» — мягко говоря, не соответствуют врачебной этике.

Остальные медики наблюдали Мазурину уже после возбуждения следствия. Поставленная задача обвинения — «перевести стрелки» на Булах — в такой ситуации была непростой. Доктора вынуждены были опираться на осмотры и опросы уже вполне сумасшедшей пациентки (при этом некоторые из этих же врачей потом официально признали Мазурину неспособной давать какие-либо показания). Еще опрашивались лица, принимавшие участие в судьбе Мазуриной после «удаления» Булах: начальница приюта Ванслова, свидетельница Филиппова и опекунша Ерофеева — всё это свидетели обвинения, люди заинтересованные или пристрастные. Тем не менее, доктора высказали общее мнение, что «слабоумие искусственного происхождения от страшного нравственного гнета», «вообще той обстановки, созданной подсудимой Булах». Налицо предвзятые выводы, сделанные постфактум с учетом обстоятельств уже известного дела. Такая экспертиза является непрофессиональной, а главное — тенденциозной.

Три эксперта

Особое внимание было уделено экспертным выводам психиатров. В обвинительном акте, зачитанном в начале процесса, были изложены три заключения врачей о состоянии Мазуриной с рассуждениями о причинах ее болезни. Затем уже в ходе заседаний три эксперта дали устные развернутые обоснования своим умозаключениям. Из числа этих трех только один доктор В.Р.Буцке, старший ординатор Преображенской больницы, был задействован в качестве эксперта и в обвинительном акте, и в судебном заседании. Он наблюдал Мазурину с 1881 года еще во время предварительного следствия. Два других, до тех пор не упоминавшихся эксперта, дали устные заключения на основе выслушанного судебного следствия и получасового осмотра Мазуриной в обеденный перерыв заседаний 20 мая. Как вам это нравится? Послушали обвинительный акт, показания свидетелей и полчаса поговорили с пациенткой — вот и вся экспертиза! Тем не менее, все трое дали заключения, как смело выразился доктор Буцке, на основе «точных научных данных психиатрии».

Выступлениям экспертов было уделено немало газетной площади «Московских Ведомостей» (правда, в «Тверских Губернских Ведомостях» всё это было вырезано — см. Приложение III). Газетчиков можно понять — это был один из редких моментов в монотонных судебных заседаниях, когда Наталья Булах оживила процесс, вступив в перепалку с психиатрами. Она задавала вопросы и предлагала свои объяснения — по выражению репортера, «находилась в ажитации». Ее возбуждение оправданно – она близко «наблюдала» Мазурину почти 25 лет, а не полчаса, как некоторые «эксперты». Похоже, их психологические построения шли вразрез с ее жизненными наблюдениями.

Кроме того, в этом «обмене мнениями» между Булах и врачами активно участвовал Плевако. Как отмечалось выше, он попросил внести в протокол вывод Буцке, что в момент передачи капиталов «одураченность» Мазуриной была, по сути, «состоянием психической болезни», а, следовательно, Мазурина была недееспособной.

В.Р.Буцке

Доктор В.Р.Буцке (1845—1904)

Наиболее авторитетный из экспертов — доктор Буцке — полагал, что Мазурина, возвратившись из своих скитаний по монастырям, несомненно была уже вполне больна (см. «вопрос о времени» выше). По мнению психиатра, «она была предрасположена к такому состоянию, как наследственному, которое развилось до степени явных аномалий под влиянием систематического подавления свободы и самодеятельности и под действием преднамеренного отчуждения от жизни и людей». Понятно, что Буцке говорил о Булах, но к монастырям это больше относится.

Вопрос о дурной психической наследственности Мазуриной не мог быть обойден экспертами: и мать ее считалась «полупомешанной по странностям своим и внезапному уходу в монастырь», и в роду отца было несколько случаев смерти от нервных ударов. Эту тему, судя по допросам свидетелей, обвинители предпочитали затушевывать, но в ответ на уточняющий вопрос прокурора эксперты заверили его, что без «всемогущей воли другого лица», то есть Булах, «спящая» болезнь могла и не развиться.

Впрочем, мнения экспертов о влиянии наследственности разделились. Эксперт Драницин, старший ординатор Московского военного госпиталя, отвергал даже малейшую врожденную наклонность к хроническому слабоумию у Мазуриной. Он считал ее «страдание созданием исключительно злой воли и преступных деяний Булах». После такого замечания подсудимая обратила внимание суда и присяжных на то, что Драницин не только дает «заключение как эксперт», но и «громит ее, произнося целую обвинительную речь».

В итоге можно сказать, что эксперты со своей задачей справились: вся вина за заболевание Мазуриной целиком была возложена на Булах. Вывод, конечно, явно тенденциозный. Сама экспертиза с ее «точными научными данными психиатрии» была более чем сомнительной. Об ее уровне говорит, например, включение в диагноз среди прочих признаков нездоровья Мазуриной короткую стрижку. А эксперт Левенштейн озвучил постулат, что «хроническое страдание онанизмом» является половым пороком, который наряду с долголетним гнетом и дурной обстановкой создал настоящее состояние Мазуриной».

Кроме того, вольное описание хода болезни постфактум, на основе показаний свидетелей в суде и опроса предвзятых родственников, само по себе являющимся сомнительным методом, дало потом возможность и Плевако так же свободно фантазировать о психологических мотивировках действующих лиц в предшествующий процессу период.

Справедливости ради, следует оговориться, что данная психиатрическая экспертиза оценивается, исходя из сегодняшнего уровня этой отрасли медицины. Но в 1884 году выводы, сделанные светилами психиатрии, считались убедительными и опирающимися действительно на «точную науку». Так что критика легитимности экспертизы как аргумента для вынесения судебного решения не совсем обоснована — суд вполне мог опираться на заключения психиатров. Впрочем, и тогда, и сейчас диагностика психических расстройств носит субъективный и вероятностный характер, поэтому можно всё-таки говорить о произвольности толкования экспертами причин возникновения болезни у Мазуриной.

Что уж точно лежит в юридической плоскости, так это обильное использование в суде цитат из речей сумасшедшей в качестве свидетельств обвинения. И это в то время как врачи дали однозначное заключение, что «Мазурина не может быть подвергнута официальному допросу, так как находится в болезненном состоянии слабоумия». Плевако, видя эту вопиющую несообразность, объяснял ее в своей напыщенной манере:

«Не бойтесь прислушаться порой и к бреду больной: разрушенный человеческий организм, как старые руины древнего храма, своими остатками иногда красноречивее свидетельствуют об истине, чем живые и здоровые люди. Здоровый человек, имея свободу воли, может сознательно извращать истину; больной и безумный, коли его язык беспрестанно повторяет одно и то же, как мертвый своей смертельной раной, не давая сознательного ответа, дает путь к уразумению правды…»

Может, оно и так, но с юридической точки зрения допустимо ли принимать в качестве свидетельства бред сумасшедшего? Ответ очевиден.

На это явное нарушение указывала и Наталья Булах в своей жалобе на действия Московской Судебной Палаты. Она недоумевала, как в обвинительном акте, на нескольких страницах излагались речи лица, официально признанного умственно больным. По мнению подсудимой это было сделано «для придания обвинению хотя малого правдоподобия».

Речь Плевако

Теперь перейдем непосредственно к речи Плевако. Почему она так важна, что приходится посвящать ей целый раздел в данном исследовании? Да потому, что именно выступление модного присяжного поверенного окончательно утвердило переход процесса с юридического пути на рельсы нравственного осуждения — мораль подменила закон.

Плевако, как поверенный гражданского истца, выступал до речи официального защитника Натальи Булах и, соответственно, не мог парировать аргументы последнего. Да и вряд ли он полагал ровней себе присяжного поверенного по назначению. (Плевако и Швенцеров были членами одной коллегии и неоднократно встречались в других процессах.) Ответить же на дополнительные показания Юрия Булаха, которые непосредственно предваряли речь прокурора, Плевако посчитал нужным — именно в этом «свидетеле» он видел настоящего противника.

Федор Никифорович, понятное дело, обращался к присяжным и играл на публику, но явно полемизировал с Юрием Степановичем. Он не называл его по имени, обращался иносказательно: «родственник, сильный в знании законов», «юрист-свойственник», «люди умные, законоведы», «советы людей, сведущих в законе», «тот же свой советник по делам», «сила ваших [Натальи Булах] связей». Число таких обращений говорит само за себя, а подчеркивание роли Юрия Булаха в качестве семейного советника, делало последнего чуть ли не соучастником «преступления». Плевако использовал известный прием: для снижения убедительности аргументов, подмочи репутацию оппонента.

Итак, выступление Плевако.

Ф.Н.Плевако

Ф.Н.Плевако (1842—1908)

Прежде всего, присяжный поверенный огорошил почтенную публику заявлением, что не будет рассматривать всю совокупность свидетельств и фактов, приведенных в суде. Более того: «попытка воспользоваться ими всеми была бы даже ошибочной». Он уподобил себя скульптору, отсекающему лишнее. Правда, оговорился, что возьмет «только такие обстоятельства, которые не отвергают обе стороны или которые, как очевидные истины, не вызывали даже и попытки сомнения». Согласитесь, что это довольно удобная позиция для адвоката — берем в оборот только нужные факты и игнорируем остальные.

Затем Плевако, как уже говорилось выше, заявил, что иногда будет расходиться с обвинением. «Мы идем с ним к одной цели, по одному направлению», но он оставляет за собой право на свободу мнений и высказываний, ведущих к этой цели кратчайшим путем (читай, минуя законность).

Основными такими расхождениями были:

  • 1. Уже упомянутое разночтение в оценке тяжести болезни Мазуриной после скитаний по монастырям — привезла из Сибири только «зерно болезни», а Булах дала развиться недугу. Пожалуй, это был верный ход со стороны Плевако — так он нивелировал очевидное алиби подсудимой.
  • 2. В отличие от обвинителей, соглашался с тем, что обстановка в доме бабушки не была сладкой для сироты Мазуриной — тем самым как-то оправдывал ее «бегство» в Ржев. Плевако шел на это ослабление прокурорской позиции ради стройности своего психологического анализа — описания постепенности нравственного падения Булах.
  • 3. Иное отношение к передаче денег Мазуриной в распоряжение Булах – «дара не было», сделка незаконна. Это, возможно, не совсем расхождение с обвинителями – просто те, пристально рассматривая перетекание «денежных потоков», не ставили под сомнение законность главной сделки, да это их особо и не волновало. Зато было важно для Плевако – это был один из узловых пунктов в его речи. Поэтому стоит на нем остановиться.

«Дара не было»

Плевако, как поверенный опекунов, «ходатай за разбитое больное существо», желал добиться, чтобы суд обязал Булах отдать в пользу Мазуриной хотя бы часть из средств, «что она еще не прожила или не сумела схоронить». Впрочем, сам он высказал сомнение в успехе: «едва ли соединенные усилия суда и власти что-нибудь отнимут у нее».

Пытаясь всё же исполнить желание своих доверителей, Плевако выдвинул собственного изобретения довод, которым не озаботились другие обвинители. Обращаясь к присяжным, он сказал: «мне нужно убедить вас, что, уезжая, Мазурина не дарила, а только препоручила свои деньги, как фонд своих будущих целей». Дара не было.

Кстати, окончательное решение о передаче денег Анна приняла, находясь в Твери, куда вызвала из Ржева Наталью Антоновну для оформления бумаг. Находясь в другом городе, Мазурина могла и передумать — непосредственное «магнетическое» влияние старшей подруги, о котором говорили многие свидетели, отсутствовало.

Но вернемся к доводу Плевако «дара не было». В качестве доказательства адвокат привел три аргумента. Дословно:

  • 1) Весь строй души Мазуриной — ее неизменные, даже позднейшим слабоумием не поколебленные основы ее взглядов на богатство доказывают, что дарение состояния одной личности было бы противоречием ее природе.
  • 2) Письма Мазуриной свидетельствуют о том, что дара не было.
  • 3) Несвязные речи периода слабоумия оставляют впечатление, что денег она не отчуждала от себя.

Как видим, здесь сознательно игнорируется непробиваемая юридическая сторона, а вся аргументация переводится в область психологии. Причем, первые два пункта (включая ссылку на письма, в которых на самом деле каких-либо прямых утверждений в помине не было) развернуты Плевако в спекулятивные построения, «фантазии», которых в начале своей речи он обещал избегать:

«Но если мои взгляды будут основаны на произведении моей фантазии, на фактах несуществующих, вы поднимете в недоумении свое чело и скажете мне: "Равви! Что это?"… И отвергнете мое слово.»

После рассмотрения нелепых аргументов Плевако, немудрено воскликнуть: «Равви! Что за бред?».

Первые два пункта абсолютно не выдерживают какой-либо критики — чистые психология и фантазия. По третьему пункту выше уже приводилась цитата Плевако о возможности принятия «лепета сумасшедшей» в качестве свидетельства. Тут мы «поднимем в недоумении свое чело» и «отвергнем его слово».

Любопытно, как Федор Никифорович «переобулся в воздухе». Занесенный в протокол по его же просьбе вывод о невменяемости Мазуриной в 1869 году был напрочь забыт — уж слишком резко он расходился с линией обвинения. Теперь Плевако придерживался теории о «зерне болезни» (см. «проблему времени»), а для выполнения формальной задачи гражданского истца был вынужден сочинить хитроумную версию «дара не было».

За всеми этими шараханьями не мог уследить хроникер Московских Ведомостей. Он, упаковывая объемную речь Плевако в один абзац, уловил только одну мысль: «дара не было», но совершенно не понял психологических измышлений адвоката и свел его аргументацию всё к той же невменяемости:

«Г. Плевако доказывал постепенное развитие психической болезни в Мазуриной и то, что, передавая состояние, она была уже неправоспособною, чем воспользовалась "ожидающая законного возмездия Булах, для приобретения капиталов совершившая неслыханное преступление".»

Что должна была понять читающая публика? Было или не было доведение до слабоумия? Или Булах только воспользовалась? Тогда за что ее судят? К чему эти долгие допросы про недопущение контактов и прочее? В 1869 году — слабоумная, в 1873 году — только «зерно болезни», а к 1881 году – всё-таки сумасшедшая. «Здесь играем, здесь не играем, здесь рыбу заворачивали…» Вы уж определитесь, равви!

Интересно, что как раз возврата капиталов Плевако не добился! Во-первых, это очевидно не являлось приоритетом данного процесса — денежный иск был передан в гражданский суд на рассмотрение в общем порядке. Во-вторых, сам Плевако к этой теме в речи обратился только один раз. В поисках правды и справедливости «ходатай» предпочел парить в высоких эмпиреях психологии и морали. Вряд ли опекуны были довольны такой манерой адвоката — денег-то нет, а когда еще и как гражданский суд рассмотрит иск в общем порядке… [54]

Психологические фантазии

Согласно Судебному Уставу гражданскому истцу «не допускалось затрагивать в речи что-либо, не связанное с его требованием» (в данном случае, возврата переданных капиталов). Плевако обычно очень четко очерчивал границы интересов своих доверителей. Например, в другом процессе [55] он говорил:

«Задача поверенного гражданского истца заключается в удовлетворении его гражданского иска, и только в этих пределах я буду разъяснять перед вами настоящее дело.»

Но почему-то в деле Булах Плевако напрочь забыл это правило и стал весьма расширительно трактовать очерченные границы. Главная часть его речи была посвящена не удовлетворению иска опекунов Мазуриной, а нравственному падению Натальи Булах, которое, по его мнению, как раз и подлежало осуждению. Любопытно, что известный юрист Генрих Маркович Резник ставит Плевако в пример иным адвокатам, «которые вместо обоснования ущерба, обрушиваются на подсудимого, порой превосходя в обвиняющем усердии прокурора» [56]. Но в деле Булах наблюдается как раз такой образец в исполнении Плевако – его целью было именно моральное «уничтожение» подсудимой, а не возмещение ущерба. Он, собственно, этого и не скрывал:

«История этого превращения богатой питомки в нищую, а бедной гувернантки в богачку и составляет преимущественное содержание дела.»

Утверждая, что преступление началось только после возвращения Мазуриной из Сибири, оратор, тем не менее, занялся восстановлением «облика Булах по некоторым чертам из прошлого», затем перешел к описанию жизни гувернантки в купеческом доме бабушки, мотивам переезда в Ржев и так далее, вплоть до начала следствия. Всё это делалось умозрительно на основе психологического теоретизирования. Нет смысла подробно разбирать рассуждения Плевако — иначе пришлось бы постоянно «поднимать чело» и восклицать: «Равви! Что это?». Только посмотрим на пару примеров его психологических конструкций — объяснения мотивов Натальи Булах.

Адвокат утверждал, что она участвовала в учреждении двух благотворительных заведений не искренне, а якобы для того, чтобы отвлечь внимание общественности от захвата мазуринских денег:

«Она бросила этому миру подач­ку, — бросила два куска, в образе двух чужими руками созданных заведений любви и милости…»

Ничего себе подачка — 200 тысяч рублей! Да и деньгами тогда формально распоряжалась Мазурина. Нелишне будет указать, что в суде был оглашен приговор Ржевского городского общества об изъявлении благодарности Булах и Мазуриной за их пожертвования.

Аналогично, совершенно не сомневаясь в самом факте, Плевако подает эпизод с мнимой передачей Филофею 30 тысяч рублей на нужды церкви: из-за «боязни мнений света» Булах прибегнула «к старому, давно практикуемому приему искусственного обеления своего не совсем хорошего для самой себя поступка». Иная трактовка действий подсудимой напрочь отвергалась.

Подобного рода «заглядываниями в головы» то Натальи Булах, то Анны Мазуриной, обильно сдобрена речь Плевако. Перед удивленным взором присяжных и публики разворачиваются в динамике две картины: моральное разложение воспитательницы и психическое расстройство воспитанницы. Всё это оснащено давящим красноречием и густым пафосом оратора — немудрено, что внимающие ему были абсолютно заворожены логичной, на первый взгляд, последовательностью событий и мотивировок в длинной цепи превращения Натальи Булах в демона, обуреваемого ненасытной жаждой обогащения (манера речи Плевако заразна).

Поверенный гражданского истца видел слабость обвинения с точки зрения легитимности и всю юридическую сторону отдал на откуп прокурору (который, впрочем, тоже этим особо не злоупотреблял). Сам же стал искать опору исключительно в нравственной плоскости и всё свое красноречие направил на доказательство аморальности подсудимой. Оппонируя Юрию Булаху, он, тем не менее, даже не пытался спорить с ним на почве юриспруденции, а обходился саркастическими обращениями. Все эти язвительные слова: «законоведы, люди умные и прочее», — лишь подчеркивали основную мысль адвоката: закон не важен, главное — справедливость. Ее Плевако представлял, как «отражение нравственного миросозерцания вас [присяжных] и того общества, которого вы плоть от плоти и кровь от крови». (Вспомним же исключительно купеческий состав жюри!) Придется привести обширную цитату из Плевако, чтобы показать, как он понимал правосудие в данном процессе, и, особенно, роль присяжных, к которым обращался:

«Вас спросят не о том, преступны ли дела этой женщины; вас спросят, творила ли она то, что ей приписывается, и, творя, была ли нравственно повинна. Если дела ее и ее вина в них, вами установленная, однако, просмотрена законом — суд освободит ее, а если ошибется суд, силу закона восстановит Сенат.
Ваша же задача, судьи совести, — вменить в вину человеку его дела, если они не могли быть совершены без злой и преступно настроенной воли.»

Что уж тут поняли купцы, бог весть, но наверняка уловили слова «нравственно повинна» и «судьи совести». Конечно же, их совесть требовала одного — кары.

В конце речи Плевако обращается уже непосредственно к подсудимой слогом ветхозаветных пророков:

«И мы, пораженные глубиной вас охватившего порока, не боимся прегрешения, призывая закон отмщения на вашу голову!»

Аминь! — надо добавить вслед за «равви».

Впрочем, Плевако еще не закончил. Напоследок он решил обратиться к еще одному аспекту дела, который, по его мнению, окончательно морально хоронил Булах — использование благотворительности для преступных деяний (в полном согласии с православными дирижерами процесса):

«…само благочестие эксплуатировалось как орудие для хищнических захватов. <…> …строили храм молитвы и милости на чужие средства, чтобы в притворах его, заманив свою жертву, растерзать ее! Далее еще не шло человеческое лицемерие!»

На это иронически откликнулся А.П.Чехов, чутко уловивший подоплеку процесса. Воскликнув «ах, вы, Плеваки, Плеваки!», писатель заметил [57]:

«По мнению одних, Булах нужно судить, по мнению же других – нет. Кто прав, трудно сказать, так как вопрос о необходимости свободы и умственных способностей — еще открытый вопрос… Но тем не менее черт и гражданский истец ухмыляются. Первый рад, что ему удалось благочестие с жульничеством перепутать; второй, несмотря ни на какие "открытые" вопросы, неумолимо пристает с своим иском. Что ни мели там Дыбы и Удавы [58] о благих намерениях, а ему вынь да положь мазуринские 514426 рубликов!»

Ну и наконец, завершающий пассаж Плевако:

«Во имя этого общества, во имя правды и справедливости, в которых оно нуждается, я молю вас: воздвигните попранное право, подайте руку обиженной.»

Теперь действительно Аминь. Далее — известный приговор и рукоплескание публики.

Подводим итоги

Итак, к чему же привел многословный разбор данного дела? Что в итоге?

Помним, что задача исследования — поколебать обвинительный уклон, проявившийся в ходе судебных заседаний и присущий освещению дела Булах.

Освещение в прессе

Для начала посмотрим, как подавался процесс в прессе, в частности, в «Тверских Губернских Ведомостях». Здесь наблюдается очевидный перекос в сторону обвинения. От двух до четырех полос в 3-х номерах газеты отведены дословному цитированию обвинительного акта. Еще 3 номера отданы подробному пересказу показаний свидетелей обвинения. И только 2 абзаца – свидетелям защиты, коих было всего 29 (14 очно) против 70. Плюс по абзацу уделено защитнику и последнему слову подсудимой. Дополнительные показания Юрия Булаха и вовсе не были откомментированы. Плевако, впрочем, тоже был удостоен только одного абзаца, речь его не была пересказана – но ни одна газета в мире не смогла бы выдержать ни ее объем, ни ее напыщенность.

Для читающей публики в Тверской губернии обвинительный уклон был усилен еще и изъятиями в тексте местной прессы по сравнению с текстом в московской газете. (Этот аспект подробно рассматривается в Приложении III.) В результате цензурных ограничений в «Тверских Губернских Ведомостях», предвзятость в освещении дела Булах, и без того ярко выраженная, была только усилена. А характер некоторых удаленных кусков ясно указывает на внимание церкви, пристально следившей и, можно сказать, дирижирующей данным процессом.

Ну и что вы хотите? Как после такого освещения дела должна была реагировать широкая общественность? Интернета не было — иную трактовку узнать было просто негде. Только люди, очно присутствовавшие в судебных заседаниях, могли видеть и как-то донести до других полную картину, но до наших современников сомнения в правоте приговора практически не дошли.

Проведение процесса

Это были претензии к медийной стороне суда. Теперь о самом процессе.

На стороне обвинения:

  • • состав присяжных;
  • • число свидетелей;
  • • время, отведенное чтению обвинительного акта, речам прокурора и адвоката истца.

На стороне защиты:

  • • небольшое число свидетелей;
  • • дополнительные показания Юрия Булаха;
  • • короткое выступление защитника по назначению.

Состязательность соблюдена, но на чьей стороне преимущество? Вопрос риторический. Похоже, приговор был предрешен.

Итак, чего же добился суд по обвинению Натальи Булах в «намеренном нанесении вреда Мазуриной путем причинения расстройства умственных способностей»?

  • Подробно обосновал мотив — корысть, страсть к обогащению.
  • С помощью врачей доказал факт случившегося сумасшествия, но так и не определился со временем наступления болезни.
  • Не очень внятно артикулировал преднамеренность.

А какие средства, по мнению суда, употребила Булах для осуществления злодеяния? Почти дословно из обвинительного заключения:

«нравственные»:

  • • развивала ханжество и юродство;
  • • подталкивала к уходу в монастырь, вела разговоры о прекрасной смерти;

«физические»:

  • • не оказывала медицинскую помощь;
  • • ограждала от общения с внешним миром, в том числе, пугая эпидемиями;

Это всё? Вы серьезно? А с юридической стороны? Не говоря уже о том, что некоторые из этих средств в действительности не употреблялись.

Претензии к процессу

Пора сформулировать сущностные возражения и претензии к процессу.

Мотив

Обогащение — да, возможно. Но передача денег произошла добровольно и абсолютно законно — Мазурина была в здравом уме и дееспособна, что бы ни утверждал Плевако. Главное же – сильно преувеличена степень обогащения, если таковое и было. Свободных денег ведь так и не нашли — уже после начала следствия Наталья Антоновна забрала из банка последние 36 тысяч (резонное желание сохранить их для семьи). Совокупное состояние Булахов после акта дарения сильно превышало переданные капиталы – ясно, что до появления Мазуриной в Ржеве они не были столь бедны, как тщились показать обвинители, а удачные браки сыновей Натальи Антоновны на богатых невестах решили материальные проблемы окончательно. Не забудем и того, что «фонд имени Мазуриной» под руководством Натальи Булах 15 лет успешно функционировал и выполнял свои благотворительные обязанности с неизбежными тратами на содержание двух заведений. Основной тезис обвинения: «благотворительность была прикрытием личного обогащения» – несостоятелен.

Факт умственного расстройства

Да, несомненен. Но вопрос «когда?» остался камнем преткновения для обвинителей. Даже рассуждение Плевако о «зерне болезни», привезенном Мазуриной после четырехлетних скитаний, не может поколебать железного алиби Булах. Вина очевидно лежит на церковниках.

Намерение причинить вред

«Наущение» к уходу в монастырь? Это смешно. Какой вред от монастырей? — ехидно спросим мы у «равви». Других аргументов, подтверждающих намеренность, у стороны обвинения не нашлось.

Средства

Так называемые «нравственные» средства доведения Мазуриной до идиотизма серьезно обсуждать нет смысла. Развивала ханжество и юродство, разговаривала о прекрасной смерти? Вслед за Чеховым воскликнем: «Ах, вы, Плеваки, Плеваки!»

«Физические» — более серьезны. Но неоказание медицинской помощи, как преступление, юридически ничтожно. Argumentum ad ignorantiam — невозможно доказать отсутствие. И каковой могла бы быть возможная помощь при тогдашнем уровне психиатрической науки и повсеместной терпимости к тем же ханжеству и юродству? А «затворничество» и ограничение контактов совсем не было строгим и абсолютным.

Таким образом, главные выводы суда о вине Натальи Булах весьма и весьма сомнительны. Каждый пункт либо содержит серьезный изъян, либо ничтожен сам по себе.

Но есть еще и другие претензии к ходу и методологии процесса, что делает его, по большому счету, нелегитимным:

  • ▪ Перенос судебного заседания в Москву по ложному основанию.
  • ▪ Предвзятость врачей. Их выводы сделаны постфактум на основе знания об отношениях Мазуриной и Булах, когда на последнюю перекладывается вина за состояние больной. Вообще-то говоря, медицинские эксперты в своих отчетах вовсе не должны были кого-либо обвинять, это не их задача.
  • ▪ Использование бреда сумасшедшей в качестве свидетельств обвинения. Эти свидетельства были добыты уже после «удаления» Мазуриной от Булах при явном давлении опекунов, желающих получить нужные показания. При этом врачи сами отмечали высокую внушаемость Анны.

Главная претензия

Вся предыдущая критика меркнет перед главной претензией: мораль подменила закон. (Впрочем, это было трендом в судебной практике того времени.) Обвинение построено на конкретной статье Уложения о Наказаниях, и суд, по идее, должен был бы оставаться в ее рамках, но, как видим, юридические доказательства вины оказались настолько слабы, что он предпочел руководствоваться абстрактным понятиям справедливости. Прокурор, обращаясь к присяжным, закончил свою речь следующими словами:

«Обвинительный вердикт укажет, что не одни точно предусмотренные Уложением о Наказаниях кражи и другие мелкие преступления караются совестью присяжных, но законное возмездие дается и за такое страшное, ужасное против святого строя семьи и государства, но трудно подводимое под статьи закона, преступление, каковое преступлении Булах.»

Где уж тут прокурор увидел преступление против семьи и государства – непонятно, но это обычный прием напускания грозного тумана. Важно другое – если преступление Булах «трудно подводится под статьи закона», то и суда нет. Как говорится, должен работать институт репутации – пусть судит гражданское общество. Хотя и ему особо доверять не следует – слишком часто оно делает скороспелые выводы и полагается на первичные эмоции. В данном случае дело не должно было покидать «церковные приделы» и отдаваться на откуп «правоохранительным органам».

Правда, Справедливость, Право — уже неоднократно подмечено, что в русском языке это однокоренные слова. Но всё же «право» и «справедливость» имеют различную коннотацию. Противопоставление правды-истины и правды-справедливости отчетливо проявилось и в данном процессе. Право было отставлено в сторону, а присяжным было предложено судить по справедливости — Плевако откровенно, и не стесняясь, предостерегал их от следования букве закона, называя это «опасным путем». Ну и купеческое жюри, как «отражение нравственного миросозерцания» русского общества, однозначно ответило: «Виновна!»

О морали и приговоре

Коль скоро столько слов сказано о нравственности, то нельзя совсем обойти этот вопрос и не выразить свою позицию. Как относиться к этому делу? Есть ли, пусть и моральная, вина Натальи Булах? Справедливо ли вообще наказание?

На первый взгляд, поступки ее совсем не красят, а «преступление» выглядит чудовищным. Но ведь нам не известны все обстоятельства совместной жизни Булах и Мазуриной, сущность их отношений, а без этого трудно судить и о моральной вине. Можно пойти «путем Плевако» и сконструировать возможную психологическую композицию: девочка, проведшая детство в монастырском затворничестве, затем сирота в купеческом доме… и вдруг появившаяся из другого мира гувернантка, воспитанная в Смольном институте благородных девиц. Что у юной Анны могло возникнуть, помимо благоговейного поклонения? Многие свидетели говорили об обожании и любви. Об этом же свидетельствуют письма уже зрелой Мазуриной к Булах, полные выражениями любви и преданности:

«Голубушка, милая, золотая, дорогая; вы одне мое утешение; с вами я сроднилась душой; никто никогда мне вас не заменит; смотреть лишь на вас и то неземное счастье; для меня лучший подарок ваше письмо; вы никогда и ни в чем, глубоко верю, не можете сделать того чего не следует; целую ваши ручки»

Эти слова написаны, когда Анна уже долгое время была вдали от Натальи. Как видим, чувства не угасли, вопреки утверждениям некоторых свидетелей, говоривших, что Мазурина без Булах становилась «веселее».

Но какие это были отношения? Какова их природа? Пусть это останется между Анной и Натальей – не будем давать никаких этических оценок.

О приговоре.

А было ли вообще преступление? На это дело можно ведь посмотреть и так: подозревая сумасшествие Мазуриной по возвращении той из Сибири, Булах предоставила бывшей воспитаннице кров согласно уставу училища и худо-бедно о ней заботилась. Уважая чувства Анны, она даже возила ее на могилу родителя, чего никогда бы не сделала, будь она простым «тюремщиком». А к врачам не обращалась, опасаясь отправки Мазуриной в одно из «богоугодных заведений», известных своим жестоким обращением с пациентами, где основным лекарством служила смирительная рубашка. Так поступают многие с больными родственниками, пусть уже и нелюбимыми, исполняя свой долг, как они это понимают. И так называемое «заточение» объяснялось естественным желанием Натальи оградить опустившегося человека от посторонних взглядов. Это был ее крест.

К этому всему примешивается религиозный элемент. Где грань между юродством» и сумасшествием? Обе учредительницы были очень набожны, и, действительно, Булах вполне могла не видеть в поведении Мазуриной ничего из ряда вон выходящего.

Огромная часть вины за загубленную жизнь Мазуриной лежит на церкви. Сначала дитя воспитывалась крайне религиозной матерью, затем девочкой жила непосредственно в монастыре и в довершение в зрелом возрасте Анна встретилась с меркантильными порядками обителей. Реальность резко разошлась с детскими воспоминаниями. Слабая психика не выдержала, разум помутился

Как отнестись к приговору? Не найдя веских юридических доказательств, суд стал спекулировать темой нравственности и морали, но счел Булах виновной в уголовном преступлении и сурово ее наказал. Несправедливо. Суд неправедный.

Эпилог

Булах

По приговору суда Наталья Антоновна должна была до апелляции содержаться в Московском тюремном замке. Кассационную жалобу в Сенат на решение суда писал Юрий Степанович Булах (как доносил Филиппов своему начальнику — используя писцов Канцелярии Государственного Контроля). Он не сомневался в успехе апелляции — 22 июля 1884 года в Английском клубе его встретил Федор Плевако, и, по словам присяжного поверенного, Булах излучал уверенность в полном оправдании своей тети [59]. Видим, что Юрий Степанович на примере процесса Мазуриной так ничему не научился и продолжал свято верить в торжество закона. После того, как в 1891 г. он стал сенатором и секретарем в Гражданском кассационном Департаменте Правительствующего Сената, у него появилась возможность претворить свои убеждения в дела высшей судебной инстанции.

Но вернемся к апелляции. 28 июля 1884 года жалоба была отклонена, дело Булах бесповоротно окончено, осужденная перевезена в Ржевский тюремный замок. Здесь 31 июля она получила отрицательный ответ Сената, но это был ответ не на апелляцию, а всего лишь издевательский по срокам исполнения ответ на поданную еще в марте жалобу на действия Московской Судебной Палаты. Когда Булах получила окончательное решение по главному делу — неизвестно.

Известно же, что до весны 1885 года она содержалась в Ржевском остроге. Ванслова злорадно писала: «Булах грустит очень, как слышно, плачет». Узницу часто навещали ее сын Николай с женой и дочкой, каждый день они посылали ей обед [60]. Наталья Антоновна готовилась идти по этапу на поселение.

Тверской губернатор, вероятно не без подачи Филиппова [61], справлялся у Главного Тюремного Управления о судьбе осужденной. 2 апреля 1885 года ГТУ уведомило Сомова, что 27 марта Булах подала ходатайство о разрешении ей следовать в ссылку на счет сына, и что, пока не открыта навигация по рекам Волге, Каме и системе Западно-Сибирских рек, препятствий таковому разрешению ГТУ не видело, и посему оно (разрешение) было дано.

Тогда Сомов поинтересовался, подлежит ли приговор Булах немедленному исполнению, или возможно задержание ее в Твери «в виду особенностей проводившегося о ней дела»? Что это за «особенности» и для чего надо было задерживать осужденную в Твери — предстоит еще выяснять. ГТУ же 17 июня 1885 года довольно издевательски ответило, что этот вопрос не в его компетенции, а вообще-то, по сведениям Красноярского губернатора, ссыльная Булах уже находится на месте назначения и поселена в Еловской волости Красноярского округа.

Еловская волость — это район нынешнего аэропорта Емельяново, не столь отдаленный от Красноярска (40 км). По тогдашнему законодательству лишенные прав состояния ссыльные старше 60 лет не были обязаны заниматься крестьянским трудом и либо отпускались на «вольные хлеба», либо помещались в богадельню. Скорее всего, Наталья Антоновна доживала свой век на деньги сыновей. Пробыла в ссылке 6 лет и умерла в 1891 году [62].

Мазурина

Определенных данных о судьбе Анны Мазуриной нет — по понятным причинам сама она о себе написать не могла. Косвенные сведения можно получить благодаря документам, связанным с ее опекуншей Еленой Васильевной Ерофеевой.

Елена Васильевна после процесса какое-то время являлась попечительницей того же Ржевского Училища для девиц духовного звания. Это место она получила по протекции Марии Ивановны Филипповой, которая стала неформальной управляющей всего бывшего мазуринско-булаховского хозяйства. После некоего «предосудительного поступка», связанного с деньгами, Ерофеева была лишена этой должности. Что за проступок — точно не известно, но была у нее раньше смелая идея для улучшения благосостояния училища по примеру московских приютов использовать детский труд воспитанниц (шить белье на продажу) [63].

Когда Елена Васильевна в 1888 году попросила об увеличении дотации на содержание Мазуриной со 160 до 2000 рублей в год (по тысяче с каждого заведения), Городская Дума Ржева отказала ей в такой большой сумме и увеличила содержание лишь до 300 рублей. Дума усомнилась, что Ерофеева будет сполна расходовать выделенные деньги на содержание Мазуриной [64]. Как видим, попытки нажиться за счет бедной полоумной не прекращались.

Хозяйственный Департамент МВД, куда попало прошение опекунши, в своем обращении в Ржевскую Думу цинично намекнул, что, «судя по состоянию здоровья Мазуриной, платить осталось не долго» — мол, вы там особо не переживайте, денег уйдет немного, держитесь. Как мы помним, скорый конец предрекали и эскулапы на процессе 1884 года, но Анна была жива в 1889 году и сколько еще протянула, нам неведомо.

Любопытно, что при рассмотрении ходатайства Ерофеевой в деле снова поучаствовали обер-прокурор Синода Победоносцев и Тверское епархиальное начальство. Обе стороны высказали несогласие на увеличение пособия, сославшись на пресловутый Устав Училища, не предусматривающий такой статьи расхода, и опять же спихнули дело в Ржевскую Думу. Церковь умыла руки — теперь судьба Мазуриной ее совсем не волновала. Еще раньше, в 1882 году, хладнокровно отклонивши аналогичную просьбу, архиепископ Савва изрек [65]:

«Такова превратность земного счастья! Обладательница едва не миллионного состояния нуждается для своего существования в 166 рублях!… Sic transit gloria mundi!»

«Банда трех»

В самый разгар дела Булах, 27 ноября 1881 года, обсуждая сумасшествие Филофея, самоубийство следователя Барабина и опалу Лагорио, Высокопреосвященный Савва писал Филиппову:

«Какая странная судьба постигает лишь, прикосновенных к известному Ржевскому делу! <…> Не пришлось бы и мне с Вами потерпеть что нибудь недоброе?»

Филиппов отвечал 9 декабря:

«Действительно, судьба лиц, прикосновенных к делу Булах, не совсем обыкновенна. <…> Откуда бы могло придти что-либо недоброе для Вас в этом деле, мой ум сообразить не может. И для себя ничего неприятного ожидать не могу, разве Господь захочет вознаградить меня каким либо незаслуженным страданием, ради очищения засоренной души моей: на то Его воля!»

Как в воду глядел Тертий Иванович. Вряд ли «незаслуженно», но после навета на Филофея его отношения с Саввой сильно охладели, а с Победоносцевым дошли до откровенной вражды. Сам же Филиппов тяжело переживал навалившееся бремя публичного осуждения и погрузился в духовный кризис, выход из которого искал у старцев Оптиной пустыни. В конце жизни депрессия сменилась физической болезнью, «поглотившей весь его темперамент» [66].

Что касается Саввы и Победоносцева, то неприятные последствия от участия в деле Мазуриной-Булах, пожалуй, их миновали — карьера и жизнь прошли своим чередом.

Судейские

Главный обвинитель, прокурор С.С.Гончаров буквально через 4 дня после окончания процесса получил назначение старшим председателем Тифлисской судебной палаты с пожалованием в гофмейстеры. Похоже на почетную ссылку: с одной стороны, повышение в должности и звании, с другой — всё же удаление в провинцию. Впрочем, карьера его, если и замедлилась, то некоторое время всё равно шла по восходящей: в 1891 — сенатор в Уголовном кассационном департаменте, в 1900 году — член Государственного Совета. В 1911 году выступил против реформ Столыпина и по прошению был уволен со службы. Умер в 1918 году.

Товарищ Ржевского прокурора К.Л.Лагорио, хотя и имел «предостережения» от начальства за упущения во время следствия по делу Булах, худо-бедно довел его до конца — именно его заключение стало основой Определения Московской Судебной Палаты, предавшей Наталью Антоновну суду. Затем Лагорио перебрался в Москву — с 1888 года присяжный поверенный, коллежский советник. Умер в 1902 году.

Трагическая кончина следователя по особо важным делам Н.А.Барабина нами уже описана.

Училище

Хотя это предмет неодушевленный, но Ржевскому Училищу для девиц духовного звания уделено немало внимания в нашем повествовании, так что его судьба нас тоже интересует. В конце концов, именно для устранения тамошних «беспорядков» «клика клириков» и затеяла весь сыр-бор.

Формально после смерти двух учредительниц училище в любом случае должно было перейти под прямое управление Тверской епархии (другое Мазуринское заведение — Дом призрения бедных детей — сразу было передано на баланс города). Однако переход случился раньше. В 1885 году, когда одна учредительница находилась в местах не столь отдаленных, а другая лишилась рассудка, училище из частного владения было радостно передано в собственность Тверской епархии (по другим сведениям это произошло в 1888 году). Примерно тогда же училище наконец получило статус епархиального — с тех пор его в основном так и называли: «Ржевское женское епархиальное училище» (Филиппов, так вообще, уже на суде 1884 года сказал, что оно «ныне Епархиальное»). В советское время в бывшем здании училища находилась школа железнодорожного ведомства, 5-я Советская школа II-й ступени, музыкальная школа и много чего еще.

В наше время круг замкнулся – здание было «возвращено» РПЦ. Сейчас здесь располагается Управление Ржевской епархии с Канцелярией. Была восстановлена и Смоленская церковь – в 2015 году в ней состоялась первая после длительного перерыва литургия.

Твист

А теперь неожиданный сюжетный поворот — plot twist, как говорят в Голливуде. В сценарий включается еще один персонаж.

В архивном Фонде Филиппова имеется поздравительное письмо (записка) Тертию Ивановичу [67]:

«Душевноуважаемый Тертий Иванович.
Оля моя и я, сердечно поздравляем Вас со днем вашего Ангела и с наступившим Новым Годом, и желаем Вам Здоровья и всего, чего себе только пожелать можете на многие, многие годы.
Жалеем, что не можем Вас завтра поздравить лично, чему причиной болезнь брата.
Затем, еще раз пожелаем Вам всего наилучшего,
остаюсь искренно уважающая и преданная Вам.
Е.Булах.
3-е января 1899 г.»

Кто же так по-свойски поздравляет Тертия Ивановича? Кто такая «Е.Булах»? А это Евгения Степановна, племянница Натальи Антоновны Булах! Упомянутая Оля — это Ольга Степановна, ее младшая сестра, а больной брат — не кто иной, как Юрий Степанович Булах — бывший оппонент адресата на процессе по делу Мазуриной.

Что же получается? Родственники Натальи Антоновны поздравляют Филиппова с днем Ангела и могут по-дружески зайти к нему на его знаменитые филипповские новогодние вечера? Эти светские рауты были «заметными событиями столичной жизни, где высокие сановники запросто встречались с представителями литературного мира и театральной богемы» [68]. Впрочем, в 1899 году Тертий Иванович уже серьезно болел, и вряд ли в его доме на Невском по-прежнему с размахом праздновались именины. Так что? — выходит, Булахи не держат зла на Филиппова — главного «губителя» их тетушки и доносчика на их брата? Ну про донос они могли и не знать, но уж точно были в курсе его роли в инициации всего дела.

Копнем глубже. Вспомним, что Филиппов считал дом деверя Натальи Булах — Степана Андреевича — «дружественным мне домом», то есть хорошо знал его детей. Он был на 11 лет старше Евгении и на 15 — Юрия. Знакомство это не прекратилось и после переезда Филипповых и Булахов в Петербург. Евгения Степановна была вхожа в дом Тертия Ивановича и состояла в переписке с его женой. (Была «благодарна за радушный прием», а от «барышень» — дочерей Филиппова — пребывала в «восторге» [69].)

Ну хорошо — это старая дружба домами, да еще скрепленная общим местом работы в Гос. Контроле. Но как объяснить тесное знакомство Евгении Степановны с Ольгой Вансловой? Они тоже состояли в оживленной переписке, причем в самый разгар начавшегося дела Мазуриной. В феврале 1881 года Евгения Степановна, предполагая возможное восстановление Булах в должности начальницы и соответствующее увольнение Вансловой, даже предлагала последней переехать к себе [70].

Оказывается, Евгения Степановна с самого начала была в центре событий — по крайней мере, в качестве пассивного (или нет?) наблюдателя. С одной стороны, она была близка к брату Юрию и общалась в Петербурге с кузеном Егором (который, по словам Вансловой, мог передавать сведения своей матери, так что Ванслова иногда старалась не писать Евгении «о своих делах»). С другой стороны, переписывалась с «вражеским« лагерем — с Марией Филипповой и с той же Вансловой. Какова была ее позиция? Как она относилась к делу Мазуриной? Считала ли свою тетушку виновной? Судя по поздравительному письму, вроде бы была на стороне Тертия Ивановича. Но тут же забота о больном брате… Или это просто формальное поздравление старому знакомому и бывшему начальнику брата по службе? Неясно.

К сожалению, семейные предания не донесли до нас, как потомки этой ветви Булахов относились к осуждению Натальи Антоновны. Вопросы открыты, ответов нет. Как нет и однозначного ответа на главный вопрос в деле Мазуриной: виновна ли Наталья Антоновна Булах? И в чем?

Андрей Новожилов
2022

Выражаю особую благодарность Наталье Владимировне Булах за ценные замечания и «наводки» на важные источники информации. Ну и как всегда, моей кузине Нине Белозеровой за непрерывное «подтаскивание боеприпасов» — архивных и других документов.

P. S.

В заключение следует сказать, что в этом деле не всё еще ясно, осталось немало белых пятен и непросмотренных документов. Есть несколько материалов и публикаций, до которых пока нет возможности добраться, хотя очень бы хотелось. Это, например, переписка супругов Филипповых – там наверняка есть неформальные обсуждения дела Булах, которые могут открыть немало интересных фактов или, по крайней мере, красочных подробностей. Очень желательно увидеть полный текст «Сказки о бедной девочке и вдове гувернантке» – собственный взгляд Натальи Булах на всю историю. Ну и голубая мечта – почитать протоколы судебного заседания в Московском Окружном суде 1884 года. Если хоть какое-то желание из вышеперечисленных (или других неозвученных) вдруг осуществится, то данное исследование непременно будет дополнено.


Приложения

Содержание

Затеяв, и уже вроде бы успешно претворяя в жизнь процесс над Булах, «твердый союз» клириков никак не ожидал удара под дых от собственного его члена. Да не просто члена, а «пламенного мотора» всего предприятия! Удар был такой неожиданный и сильный, что стон от него разнесся далеко за пределы окружного суда по уголовному делу уездного значения. Можно сказать, были потрясены устои и ослаблены скрепы всей Русской православной церкви, поставлена под сомнение чистота помыслов ее высших иерархов.

Филофей (Успенский)

Митрополит Филофей (1808–1882)

Объектом злополучной истории стал, да еще посмертно, преосвященный Филофей (Успенский) (1808–1882) — в 1857–1876 годах предшественник Саввы на кафедре Тверской епархии, а затем митрополит Киевский и Галицкий. Это был весьма почитаемый архиерей, слывший праведником и аскетом. Церковь канонизировала его в святители.

В свое время Филофей сыграл важную роль в организации Ржевского училища для девиц духовного звания, и в честь него там была учреждена стипендия его имени. Владыка благосклонно относился к Булах, и она всегда рассчитывала на его поддержку даже после того, как архиерей сменил епархию, Благосклонность вышла ему боком, если не сказать больше.

Рассматриваемый эпизод не занимал центрального места в деле Булах, но разошедшиеся круги, влияние на судьбы фигурантов были значительными. Поэтому остановимся на нем подробнее, тем более что инцидент сам по себе занятный, а субъектом был, понятное дело, неизбежный Тертий Иванович Филиппов.

В ходе судебного заседания одна из свидетельниц [71] вскользь поведала такую историю. Когда Анна Мазурина замыслила отправиться в монастырь, она обратилась за благословением к Филофею. Тот поначалу не изъявил своего согласия, аргументируя тем, что на благотворительном поприще Мазурина и так приносит огромную пользу и достигает желанной благости. Тогда к архиепископу отправилась Наталья Булах и якобы после разговора наедине, получила благословение для партнерши. В суде этот эпизод рассматривался исключительно как пример злонамеренности Булах, но тут на сцену вышел Тертий Филиппов и вытащил кролика из цилиндра!

20 мая 1884 года он и его жена давали в суде свидетельские показания. Жена, взявшая шефство над Мазуриной сразу после ее вызволения из «заточения», рассказывала в основном о состоянии подопечной, как она учила ее умываться и пересказывала лепет слабоумной.

Тертий Иванович в показаниях, описав предысторию своих отношений с Мазуриной и Булах, тоже уделил много внимания «ужасному» состоянию потерпевшей и тоже обильно цитировал полоумную. И вдруг, «между прочим», свидетель обратился к эпизоду поездки Булах к преосвященному Филофею. Он неожиданно заявил, что посетительница передала архиепископу «на нужды церкви» 30 000 рублей, каковые Филофей благодарно принял, после чего и благословил Мазурину на монастырскую жизнь. «Будучи уже Киевским митрополитом, — поведал Филиппов, — одновременно с возбуждением следствия по делу Булах Филофей заболел психически: его мучила мысль о "тысячах" денег, у него находившихся». Умер Филофей в 1882 году и «по смерти владыки, действительно, у кивота, в ящике, вместе со схимой были найдены с лишком 30 000 руб.» [72], — сообщил Филиппов, недвусмысленно намекая на взятку.

Разорвалась информационная бомба! Поборник православия, охранитель благочестия и эпитроп гроба господня кинул «комок грязи» в почившего в Бозе святителя! Либеральная и антиклерикальная общественность взвыла от восторга, официальные лица церкви и государства потеряли дар речи. И ведь никто Филиппова за язык не тянул!

Позже К.Н.Леонтьев писал Филиппову [73]:

«…так как Вы-то сами дело это и подняли против Булах, то Вам-то и нельзя было уклониться от роли свидетеля (как бы хотелось Вашим возражателям, видимо подозревающим у Вас какую-то личную вражду к преосвященному Филофею).»

Уклониться, может было и нельзя, но зачем этот наскок на Филофея? Напрасно Константин Леонтьев не верил в личную вражду Тертия к святителю — для каждого человека в своей орбите Филиппов всегда держал камень за пазухой. Если вражды в полном смысле слова и не было, то сильное неодобрение митрополита присутствовало:

Филиппов — Леонтьеву. 3 октября 1887 [74]:

«…несомненно то, что на его [Филофея] глазах была заточена и доведена до слабоумия благодетельница его епархии, из сумм которой он получил и тот запнувший его впоследствии дар, и он не позаботился вспомнить о ней, как будто пропала какая-нибудь иголка, а не живое существо, вверенное его особому попечению. <…> не устремился на помощь жертве, но отстаивал хищную злодейку.»

Как видим, Филиппов и через три года после своего заявления продолжал утверждать, что «запнувший» Филофея дар имел место. И здесь нам придется разобраться – была ли взятка или нет? Это важно как для снятия лишнего навета с Булах (да и с Филофея тоже), так и для характеристики Филиппова.

Для начала следует рассказать, что же случилось с митрополитом Киевским и Галицким.

Болезнь Филофея

Владыка, будучи Тверским архиепископом, а потом и Киевским митрополитом, большую часть времени безвыездно проводил в Санкт-Петербурге — он участвовал в работе различных комиссий при Св. Синоде. Практика выдергивания на долгий срок видных иерархов из подведомственных им епархий была обычной для высшего церковного начальства (то же самое произойдет и с Саввой в 1883 г.). Таким образом, болезнь святителя проявилась в столице.

26 мая 1881 года обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода К.П.Победоносцев получил доставленный келейником Филофея пакет на свое имя. По вскрытии его оказалось, что внутри лежит листок небольшого формата с прошением на Высочайшее имя. В нем Филофей без видимой логической последовательности пишет о том, что будто бы Св. Синод отлучил его от церкви и проклял, как еретика, о чем ему сообщил незнакомец, остановивший его карету на мосту, когда митрополит как раз в Синод и ехал. Просит у Государя защиты, при этом давая ему какие-то верноподданнические советы. Победоносцев сразу понял, что Филофей не в себе, конфиденциально доложил Александру III и созвал консилиум врачей. Врачи нашли у митрополита сильное истощение и «иссушение мозга».

Первое время Филофей оставался в Петербурге, что сопровождалось бурными приступами: он разрывал на себе одежду и бегал по комнатам обнаженным. В начале лета его перевезли в Киевскую епархию и поселили на церковной даче в Голосеевской пустыни в 7 верстах от Киево-Печерской Лавры. Болезнь прогрессировала: преосвященный считал себя изверженным из сана, перестал благословлять и подписывался своим именем: Тимофей Григорьев Успенский. Приступы сумасшествия перемежались краткими периодами просветления, но надежд на выздоровление не оставалось. Святитель угасал и 30 января 1882 года почил в Бозе.

Киевские врачи, в отличие от петербургских, посчитали причиной болезни Филофея нервное потрясение от каких-то событий или сильных переживаний. Среди таковых близкие к митрополиту люди называли убийство царя 1 марта, опасения из-за подметных писем с угрозами социалистов взорвать Киево-Печерскую Лавру, экстренные и докучливые поручения Св. Синода. Всё это были поводы внешние, лично до Филофея не касавшиеся. Более всего, как признавали многие, его беспокоило и даже пугало следственное дело Булах.

Филофей погрузился в переживания по этому поводу еще до официального начала расследования. 19 декабря 1880 года к нему в Петербург с жалобами на архиепископа Савву приезжала Булах, которая уже чувствовала приближение грозы. Узнав о ее визите, Филиппов тотчас отправился к владыке. Филофей успокоил его — он никогда бы не стал вмешиваться во внутренние дела чужой для него епархии, пусть ранее он и занимал там кафедру. Булах при этом не унималась и забрасывала его письмами — их нашли среди вещей митрополита, когда увозили его в Киев.

Затем в феврале 1881 года началось предварительное следствие по делу Булах, и Филофею якобы стал досаждать товарищ Ржевского прокурора Лагорио. Филиппов утверждал, что тот чуть ли не дважды виделся с митрополитом, после чего последний и потерял покой. Тут Тертий Иванович явно отводит стрелы от себя. В письме к Филиппову от 3 мая 1881 года Лагорио писал [75]:

«Из дела видно, что Высокопреосвященный Филофей знал Мазурину и ее отношения к Булах и самую передачу капиталов. Допрос его очень необходим для дела. Спросите его, если он присутствует в настоящее время в Синоде, не будет ли он чего либо иметь против допроса и в случае согласия, я со следователем приеду в Петербург и допрошу его.»

Лагорио действовал в высшей степени деликатно, не рискуя напрямую обратиться к митрополиту. А вот как раз Филиппов, похоже, и стал тем недобрым вестником, разбередившим ранимую душу Филофея. Зная характер и повадки Тертия Ивановича, можно смело предположить, что, передавая просьбу Лагорио, Филиппов изрядно нагнал страху на архиерея, что тот и сон потерял. Да и по срокам всё сходится: после получения письма Лагорио, где-то около 10 мая, желание следователей допросить Филофея было до него доведено, еще пара недель тревожного ожидания и, наконец, результат – полное умственное расстройство и бредовое письмо царю через обер-прокурора.

В следственном деле, по словам Е.Р.Ринка [76], имелся протокол о том, что Филофей остался «неспрошенным» по причине болезни. То есть никаких «двух допросов» не было – Филиппов очередной раз заврался. Сам же Лагорио поначалу настаивавший на необходимости допроса, потом дал задний ход и писал Тертию Ивановичу, что в предполагаемом допросе с помощью киевских следователей нет нужды. Ходили слухи, что Лагорио «получил по шапке» за докучливость по отношению к высокопоставленным лицам. Если это было так, то виновником опалы ржевского товарища прокурора был именно Филиппов.

Так или иначе, предполагаемые допросы крайне волновали Филофея. Он неоднократно справлялся, продолжается ли дело Булах и когда оно закончится. Толковал о каких-то суммах денег, которые он должен был кому-то отдать. Например, он очень страшился даты 17 июля 1881 года — в этот день его якобы должны были забрать «вследствие решения о мне дел в особом Высочайше учрежденном соединенном присутствии св. Всероссийского синода и Правительствующего сената». Он даже заранее дал письменное указание наместнику Лавры, чтобы тот ни в коем случае не отдавал принадлежавшие ему деньги тем людям, которые придут за ним, и вообще постарался воспрепятствовать этим людям «следовать за ним».

Об эту пору в Киеве по делам Гос. контроля случился Филиппов. Наместник Лавры воспользовался этим обстоятельством и решил устроить визит Тертия Ивановича к владыке накануне тревожной даты — он полагал, что старый знакомый Филофея сможет положительно повлиять на больного и успокоить его. 16 июля визит состоялся, и, как хвастливо утверждал Филиппов: «я говорил убедительно и имел успех» — владыка успокоился, после ухода визитеров тихо уснул и на следующий день уже не вспоминал про опасную дату 17 июля.

Во время этой беседы, по словам Тертия Ивановича, Филофей сам завел разговор о деле Булах: спрашивал, закончилось ли оно и как к нему относится Наталья Антоновна? Ничего важного Филиппов в ответе не сообщил, сказал только, что две учредительницы теперь разлучены, но утаил, что в тот момент Булах уже находилась в тюрьме.

После отъезда Тертия Ивановича из Киева до него доходили известия о перепадах в душевном состоянии владыки, который «все еще ожидал суда над собой и предъявления ему требования какой-то суммы».

Стоит согласиться и с Филипповым, и многими другими людьми, сообщавшими о здоровье Филофея, что основным толчком к потере рассудка действительно послужило дело Мазуриной-Булах. Но точно ли из-за мнимой взятки в 30 тысяч рублей, данной ему Булах? Или по другим причинам? Попробуем разобраться.

Оправдания Филиппова

Своим свидетельством Филиппов разом противопоставил себя всему высшему духовенству и особенно «группе охранителей» во главе с Победоносцевым. Даже архиепископ Савва, который до этого дружески относился к Филиппову, сразу после процесса написал, что против «неосновательного и неблагонамеренного показания г. Филиппова с сильным негодованием восстали все благомыслящие и близко знавшие нравственный характер Преосвящ. Филофея лица». Через месяц Савва уже собственноручно редактировал «горячую» статью Тверского протоиерея Владиславлева «в опровержение лживого показания тайн. сов. Филиппова» [77]. Интересно, что Савва был знаком с эволюцией взглядов Филиппова на «проступок» Филофея с 1881 года, а 30 февраля 1883 года Тертий Иванович лично озвучил ему суть своих измышлений: и про «молву» в Ржеве, и про 30 тысяч, якобы переданных Владыке, и про причину расстройства рассудка Филофея. Возражений со стороны Саввы никаких высказано не было. Они появились, когда эти измышления вышли в публичную сферу. Более того, Савва сам снабжал Филиппова информацией как раз о денежных суммах, найденных после кончины митрополита [78]. Тверской архиепископ возмущался лишь выносом сора из избы. (Интересно также, почему сам Филиппов медлил с опубликованием навета и дожидался суда?)

После процесса Филиппов не мог не испугаться навалившегося на него общественного порицания. Он попытался оправдаться, но вышло опять же двусмысленно.

9 июня 1884 года, то есть через две недели после окончания процесса, Филиппов написал письмо в редакцию «Нового Времени» с заявлением, что сообщения многих газет о его показаниях были неточны, особенно «в той их части, которая касается отношений к делу почившего митрополита Киевского Филофея». К письму было приложено собственноручное изложение показаний постфактум, которое, как пишет Тертий Иванович, «не могло быть сделано мною дословно (это превышает силы человеческой памяти)».

Показания Филиппова в судебном заседании состояли из трех частей:

  • 1. Изложение обстоятельств, при которых у него созрела решимость возбудить дело о таинственном затворе А.В.Мазуриной.
  • 2. Описание состояния, в котором он нашел Мазурину по ее освобождении.
  • 3. Отношения, которые имел к делу высокопреосвященный Филофей.

Именно третья часть 12 июня была напечатана в «Новом Времени», а благодаря тому, что сохранился черновик, все три части в филипповском изложении помещены в Приложении II к данному исследованию.

В первой части представляет интерес зарождение идеи о возбуждении дела против Булах, но поскольку это не имеет отношения к Филофею, анализировать ее здесь не будем. Вторую часть сам Филиппов не стал записывать и посылать в газету, и она подробно изложена в судебной хронике — видимо, Филиппов не видел здесь неточностей. Третью же часть рассмотрим. При этом придется опираться на слова Филиппова, хотя очевидно, что он, обеляя себя, не мог не пригладить острые углы, а то и присочинить чего-нибудь.

Приступая к показанию об истории с Филофеем, Тертий Иванович заранее предуведомил председателя суда, что первое обстоятельство, которое он сейчас сообщит, известно ему «по молве». На замечание председателя, что вообще-то такие показания незаконны, свидетель витиевато объяснил, что это обстоятельство вступает в важную связь с достоверными фактами, а как человек, поклявшийся пред Богом говорить только правду, он не может утаивать то, что ему известно. Председатель милостиво уступил.

Устав Уголовного Судопроизводства
ст. 718. Допрос начинается предложением свидетелю рассказать все, что ему известно по делу, не примешивая обстоятельств посторонних и не повторяя слухов, неизвестно от кого исходящих.

ст.721. Каждая сторона имеет право предложить свидетелю вопросы не только о том, что он видел или слышал, но также и о тех обстоятельствах, которые доказывают, что он не мог показанного им ни видеть, ни слышать, или, по крайней мере, не мог видеть или слышать так, как о том свидетельствует.

Сославшись заодно на материалы следствия [79], Филиппов рассказал известную историю о поездке Булах в Тверь за благословением для Мазуриной. И добавил:

«Около того времени в Ржеве возник слух, который упорно держится и по сие время, что при этом Булах успела убедить Высокопреосвященнейшего Филофея принять 30 000 р.»

При этом Филиппов тут же оговорился, что сам он ни на минуту не допускает мысли, чтобы эти деньги Филофей взял в качестве платы за благословение Мазуриной. В передаче таких крупных сумм на благотворительность (небывалой для Тверской епархии) он не видел ничего предосудительного, но дело в том, что в данном случае дар Булах «вошел в роковую связь с последующими событиями и должен был, по намерению Булах, связать совесть владыки с ее будущими деяниями».

То есть по мысли Филиппова, Булах в 1869 году, отправляя Мазурину в монастырь, замыслила некие зловредные деяния, а чтобы Филофей ей в них не мешал, дала ему денег. Это какой-то бред. Какие деяния и замыслы? Лично распоряжаться капиталами и умело управлять училищем? Но это не преступление. Булах же не рассчитывала заранее, что Мазурина вернется, дабы потом преступно довести ее до сумасшествия.

Со стороны Филиппова это была невразумительная попытка показать чистоту своих помыслов, но даже по его жалкому оправданию получается, что «связывание совести владыки», как ни крути, является взяткой.

Оставим пока совесть владыки в покое, а что с совестью самого Филиппова?

За два с половиной года до своей эскапады он писал Савве [80]:

3 ноября 1881:

«Я все себе задавал вопрос, в каком именно виде выразилось его [Филофея] участие в деле о передаче капиталов Мазуриной, и ничего другого придумать не мог и не могу, кроме следующего совершенно гадательного предположения: когда грабительница подстроила поездку Мазуриной на Алтай, тогда они обе ездили в Тверь, где и произошла, если не ошибаюсь, передача; так не дал ли на это дело неосмотрительный Владыка своего благословения?»

Филиппов предполагал, что Филофей дал благословение именно на передачу капиталов — о взятке за одобрение поездки Мазуриной речи не идет. Получается, в 1881 году Тертий Иванович ничего не знал про «упорный» слух, державшийся в Ржеве с 1869 года «по сие время». Свою трактовку событий, совпавшую с неведомой «молвой», он сочинил позже, когда обнаружились деньги у скончавшегося митрополита. (Уж не сам ли он запустил слух и про взятку, и про точную сумму?) Теперь в 1884 году факт дарения Филиппов рассматривает как непреложный, а размер дара в 30 тысяч рублей не вызывает у него никаких сомнений. Сомневается он только в мотивации, оговариваясь, что сам не считает эти деньги «возмездием за испрошенное разрешение». Позвольте ему не поверить.

Плевако охотно уцепился за этот эпизод и зафиксировал позицию свидетеля, спросив его об отношении к передаче означенной суммы Филофею. Филиппов еще раз подтвердил, «что ни он сам, ни кто другой не допускали мысли, чтобы 30 000 р. были приняты владыкою с тем, чтобы способствовать намерениям подсудимой» (снова неведомые намерения!). Потом Плевако в своей речи тоже использует мнимый факт дачи взятки, как несомненный и доказывающий, по его мнению, что у Натальи Булах совесть была нечиста.

Несмотря на дважды сделанную оговорку, всё показание Филиппова противоречит заявленной позиции — он именно что очернял Филофея и подводил суд к мысли о взятке. Это типичный способ манипуляции – прямо не утверждать, но нагромождать факты, создавая нужное восприятие у внимающих.

Показание Филиппова было длиннющим и многословным. Оно изобиловало прямой речью его самого и персонажей, затронутых в рассказе. Если он действительно выступал так, как изложено в газете, то хотелось бы посмотреть, как он в лицах изображал, например, Филофея или Победоносцева.

Итак, свидетель заявил, что «по известным ему обстоятельствам, есть основание думать, что причиной умственного расстройства и последовавшей затем кончины митрополита Филофея было возбуждение дела о преступлении Булах». Далее он приступил к обоснованию этого утверждения.

Филиппов сначала сообщил, что после двух свиданий с товарищем прокурора Лагорио, «высокопреосвященный потерял сон. За потерею сна он потерял рассудок, затем и самую жизнь.» (Про сомнительность «двух свиданий» и роли самого Филиппова было рассказано выше.)

Далее последовало повествование об упомянутой поездке Тертия Ивановича в Голосеево к больному Филофею. Рассказ этот вызывает недоумение. Зачем так пространно? Зачем столько ненужных подробностей в свидетельском показании? Длинное описание возобновленного знакомства с наместником Лавры и долгое обсуждение предстоящего визита. Перечисление келейников и «троекратное взаимное лобзание». Какая-то вышневолоцкая помещица, проводившая рассказчика «особенно выразительным взором». Бахвальство и чванство.

Если выжать из этого рассказа те мысли, которые вольно или невольно пытался донести Филиппов, то в сухом остатке получится следующее: какой я добрый знакомый митрополита, да и всех окружающих его церковников; как благотворно я влияю на болезного; как все были убеждены, что причиной расстройства Филофея является следствие по делу Булах; как я самолично уверился, что это дело его беспокоило; и не только дело беспокоило, но и некие деньги, которые следует куда-то отдать; и, наконец, именно я инициировал этот процесс. (Ради последней мысли и была упомянута помещица с «выразительным взором».)

Завершил свое показание Тертий Иванович логическим троеточием: как по кончине Филофея во взломанном ящике его конторки обнаружили «слишком 30 000 р.»; как неприятно поразило всех, что в том же ящике в свое время бывший Киевский митрополит Филарет (Амфитеатров) хранил не деньги, а потаенную схиму; и наконец, как почивший Филофей вечерами и ночами, даже за двенадцать дней до смерти, подходил к этому ящику, просил отворить, да ключ остался в Петербурге, а взламывать замок он не позволял. (Нелишне будет напомнить, что Филиппов при всех этих событиях не присутствовал и передает чужие слова.)

Если верить собственному изложению Филиппова, он не сообщал, что схиму Филофея нашли в одном ящике с деньгами — упоминание священного предмета было в ином контексте. Выходит, это была чистая выдумка газетчиков, уловивших близко стоящие слова: ящик, деньги, схима и попутав Филофея с Филаретом. Вполне возможно. Но не будем забывать, что показания, напечатанные в «Новом Времени», Тертий Иванович писал позже и с явной целью оправдания в глазах общественности, так что, без сомнения, он кое-что мог и специально упустить или пригладить. С него станется и схиму в ящик с деньгами «виртуально» подложить.

Неожиданный навет свидетеля на почившего митрополита настолько ошеломил суд (и наверняка высшее церковное начальство), что Филиппов был принужден дать дополнительное показание на следующий день — 21 мая. Однако свидетель продолжал стоять на своем. Теперь он приплел к делу Победоносцева. Якобы тот сообщил Филиппову, что в Синоде Филофей горячо защищал Наталью Булах. В тот же вечер Филиппов наябедничал на обер-прокурора Высокопреосвященному и попросил разъяснений, поскольку желал «проверить свои действия и намерения». Последовал уже известный ответ Филофея о невмешательстве в дела чужой для него епархии (правда, раньше Филиппов привязывал этот разговор к визиту Булах, а не к словам Победоносцева). Еще Филофей якобы добавил, что «ни о Булах, и об этом деле не желал бы более ничего и слышать». Тогда Филиппов вновь отправился к Победоносцеву и передал ему суждения Филофея. «Да! Вам он говорит так, а мне иначе!» — отвечал обер-прокурор.

Тертий Иванович подстелил себе соломку: дескать, Победоносцев не даст соврать, что Филофей не совсем честен. При этом ловко стравил обер-прокурора и митрополита — оба теперь замазаны и несколько сомнительны. И опять же — никто за язык не тянул, для чего это всё?

Еще свидетель сообщил о большом количестве писем «Булах», найденных на квартире митрополита, когда собирали его вещи для отъезда в Киев. То есть лишний раз указал на «роковую связь» Филофея с «грабительницей».

Закончилось показание Филиппова перепалкой с защитником подсудимой. Адвокат спросил свидетеля о 30 тысячах: «Так вы полагаете, что владыка стыдился этих денег?» — «По-видимому, даже боялся!», — ответил свидетель. Защитник хотел продолжать: «Так вы полагаете…», — но был резко прерван Филипповым, который обратился непосредственно к председателю суда с заявлением: он де ничего не желает «полагать», «передал в оборот» суду всё, что ему известно и засим умолкает. Вот он — истинный хозяин процесса.

Подведем итог выступлению Тертия Ивановича про Филофея. Молва, суждения других людей, отсылки к материалам следствия, домыслы — ничего достоверного и никаких фактов, свидетелем которых он был лично. Такие показания не должны приниматься в суде. Да они и не относятся к делу — от чего помутился рассудок митрополита совсем не важно для данного процесса. Разве только, косвенно еще раз очернить Наталью Булах, втянувшей благородного святителя в «свои преступные замыслы». Но взятка Филофею, даже если она и была, не вменялась ей в вину и после заявления Филиппова. Для него навет на покойного Филофея был попутным ущербом при уничтожении Булах.

Филиппов никогда не раскаивался в своем поступке и через три года всё в том же письме к Леонтьеву 3 октября 1887 писал [81]:

«Когда я свидетельствовал пред судом о его [Филофея] участии в деле Мазуриной, я исполнял свой прямой и ясный как день долг. Оглашение этого участия было сопряжено с сильными душевными страданиями; но когда пришлось избирать между Преосвященным Филофеем и Богом, тогда колебание было бы преступлением.
Когда, по возвращении из суда после полуночи, я рассказывал в своем семействе подробности моего показания в присутствии моего одиннадцатилетнего сына, он вскрикнул: "Боже мой! как это серьезно". Тогда я привлек его к себе и сказал: "Сегодняшним примером, который оставляю тебе в наследство, убеждаю тебя: всякий раз, когда твоя совесть очутится в противоречии с сердцем, предпочти внушения совести движениям сердца. Пусть разобьется сердце, лишь бы осталась целою совесть".»

А была ли взятка?

Что говорила сама Наталья Антоновна? В обвинительном акте имеется краткое изложение ее объяснений на эту тему. Булах признается, что действительно была у Филофея вместе с Мазуриной, и что он поначалу не давал благословения, но уступил настойчивости Анны.

Через месяц после суда Наталья обратилась в журнал «Гражданин», активным сотрудником и автором которого был Филиппов – куда же без него. В 28-м номере были напечатаны выдержки из ее письма. Вот что она пишет о своих отношениях с Филофеем [82]:

«Никогда никаких подарков ни крупных, ни мелочей я владыке не предлагала, и никогда не было случая передачи мной, чрез посредство его каких либо сумм на дела благотворительности. Я знала очень хорошо бессребренность владыки, знала, как он далек от каких бы то ни было приобретений, и никогда не позволяла бы себе предложить ему что либо. Затруднять же его передачею каких бы то ни было денег я считала возможным только разве тогда, если бы он высказал когда-нибудь свое мнение о бедности или нужде какого-либо лица или учреждения, а этого никогда не случалось.

Единственно, что я позволила себе в благодарность владыке за все, что им было сделано для училища, за все его внимание к нам, учредительницам, и за все его беспокойства, которые мы ему приносили довольно часто своими просьбами по различным нуждам училища и которые он всегда охотно исполнял, — это учреждение с его согласия стипендии его имени в училище.»

Конечно, использование осужденной Булах в качестве защитницы Филофея кажется странным — ей не было никакого резона признаваться в даче взятки, даже если таковая и была. С другой стороны, в пользу Булах и Филофея говорит стремление защитить светлую память святителя уже после суда по собственной воле и без принуждения. Это дорогого стоит и может считаться сильным аргументом.

Но есть и другой, более надежный довод против голословного утверждения Филиппова. Он находится в упоминавшейся статье В.Ф.Владиславлева «Памяти Высокопреосвященнейшего Филофея» [83]. В ней автор довольно сумбурно, но вполне искренно пытается заступиться «за честное и непорочное имя святителя». Помимо многословных рассуждений о гипотетической невозможности совершения опрометчивого поступка Филофеем, Владиславлев приводит два документальных свидетельства.

Первое — письмо присяжного поверенного Татенберга, бывшего поверенным наследников Филофея и после его кончины присутствовавшего в квартире митрополита при обнаружении денег. Татенберг отвечает журналистским наветам и удостоверяет, что «в спальной комнате найдены были 30 т. рублей, но не в подставке к аналою, а в обыкновенной конторке, и не наличными деньгами, а билетами восточного займа». Ящик, в котором были билеты, был заперт, а ключ утерян (забыт в Петербурге) — именно этим объясняется то обстоятельство, что только эти билеты Филофей не смог сдать казначею Лавры. По мнению присяжного поверенного беспокойство Филофея о закрытом ящике свидетельствовало не о том, что «деньги мучали» митрополита, а о том, что «чувствуя приближение смерти, он не хотел оставлять денег в квартире своей». Кроме того, Татенберг четко заявил, что в ящике никакой схимы найдено не было.

Второй документ — протокол обыска и официальная опись капитала, найденного по смерти митрополита Киевского Филофея в его письменной конторке. Опись сделана судебным приставом, подписана депутатом от Лавры и опубликована в газете «Киевлянин» [84]. Состав денежных средств, оказавшихся в конторке, сборный: здесь и серебряная монета, и золото, и кредитные билеты, и облигации — в общей сложности 30 209 руб. 85 к. «Лаврская братия, по освидетельствовании этого капитала, заявила, что покойный митрополит ни золота, ни облигаций от Лавры не получал, и потому это должен быть особый какой-то капитал, данный ему посторонним лицом».

И вот главный довод: треть найденного капитала составляют облигации восточного займа 1877 года выпуска — их Булах ну никак не могла передать в 1869 году! И еще — Филофей убыл из Твери в 1876 году, то есть облигации были обретены уже в Киеве. Получается, что деньги, найденные по смерти Филофея, совершенно не связаны с Булах.

Филиппов явно сжульничал, объединив реальный факт (находка денег) с мнимым (предположение о взятке). Видимо, очень хотелось — недаром много думал на эту тему. Ну и надумал, разом очернив и Булах, и Филофея.

Если действительно существовала «молва» о 30 тысячах рублей, подаренных Булах, то численное совпадение соблазнило Филиппова, и он поторопился отождествить их с найденными в Киеве. Но скорее верно обратное: никакой стойкой молвы не было, а была давно зревшая мысль Филиппова о денежных отношениях Филофея с Булах — недаром же, как он мыслил, митрополит одновременно беспокоился о следствии и о принадлежащих ему деньгах. Узнав о находке в ящике конторки, Тертий Иванович немедля приписал ее дару от Булах, а получив доступ к материалам следствия, где говорилось, что именно после визита Булах Филофей дал благословение на поездку Мазуриной, сделал однозначный вывод: это была взятка (заодно и размер ее выяснил). Тут-то как раз и «молва» могла возникнуть, запущенная самим Филипповым (например, через жену, имеющую обширные связи в Ржевском обществе). В любом случае, налицо манипуляция и необоснованный навет. Взятки не было! Тому нет никаких доказательств.

Повторим: митрополит Филофей не получал от Булах 30 тысяч ни как приношение на дело богоугодное и благотворительное, ни, тем более, как взятку.

Совесть Филофея

Остается, однако, вопрос: почему Филофей так сильно волновался из-за начавшегося дела Булах? Что так напугало его до буквальной потери рассудка? Понятно, что в голову потерявшего разум старика не влезть, и точного ответа мы никогда не узнаем, но попытки такие делались другими.

Первая — собственно, версия Филиппова: митрополита замучила совесть из-за «взятки». Вторая — оправдание Владиславлева: да, святителя замучила совесть, но не по поводу взятки (которой вовсе не было), а потому что Филофей, получив еще в 1865 году 96 тысяч рублей на устроение Ржевского училища, как бы содействовал расхищению имущества и ограблению невинной девицы Мазуриной:

«Легко ли было святителю, в высшей степени строгому к себе, увидеть, что он, будучи орудием черной интриги, сам содействовал устройству училища, и тем самым отнимал чужие капиталы и употреблял их так, как желала Булах, — грабил девицу беспомощную, и помогал разбойнице? Есть от чего с ума сойти!»

Довод, конечно, чисто умозрительный, да и основан на ложных предпосылках. Когда учреждалось училище, деньги добровольно давала сама Мазурина, при том, что они были немедленно употреблены в дело. Какое «ограбление»? Какая «черная интрига»? Владиславлев повторяет мнение, ставшее после суда общим местом, что благотворительность была лишь прикрытием для обогащения Булах. Однако сумма, потраченная на богоугодное дело, была огромна и составляла значительную часть капитала Мазуриной — как-то не похоже на ограбление. Жадная хищница, каковой хотели представить Булах, присвоила бы себе гораздо большую часть капитала, а не вкладывала деньги в двухэтажное здание училища, детский приют и две церкви, при этом, оставаясь управительницей всего этого хозяйства. (Финансовый аспект подробно рассмотрен в разделе «Мотивировка. Корысть».)

Так в чем же дело? В чем причина беспокойства Филофея? Сугубо предположительный ответ может быть такой:

Да, дело в совести святителя — всё-таки она не была чиста. По смерти митрополита выяснилось, что после него осталось в общей сложности 97 тысяч рублей — на эту сумму претендовали наследники, подавшие соответствующие иски [85]. Диссонанс между образом аскета-нестяжателя и реальностью был вопиющим. Вероятное падение с нравственной высоты могло быть весьма болезненным. Филофей помнил о непотраченных им на благие дела деньгах и «мучался». А тут ещё назойливость Лагорио и предполагаемые допросы — Филофей же не знал доподлинно, о чем его будут спрашивать. У любого даже невинного человека при вызове к следователю возникает волнение и страх, особенно, если его в чем-то обвиняют. Что уж говорить о почтенном иерархе, который, по всей видимости, никогда впрямую не сталкивался с судебным следствием, да еще, как ему казалось, в чем-то подозреваемым. Допросы всё откладывались, Филофей «мучался», часто осведомлялся: закончилось ли следствие? Сначала потерял сон, а затем и рассудок.

Конечно, это объяснение вероятно, но по своей умозрительности не далеко ушло от хитроумной версии Владиславлева, да и от Филиппова тож.

Что касается Тертия Ивановича, есть еще один пример его любви к неожиданной дискредитации. Пример этот тоже косвенно связан с наветом на Филофея, и так же с человеком, который не может ответить по причине своей смерти.

В очередном своем приступе показной честности, Филиппов неловко высказался о редакторе «Московских ведомостей» М.Н.Каткове (1818—1887) — он напомнил о его «политических ошибках» не где-нибудь, а непосредственно в некрологе на смерть редактора [86]. В этом весь Филиппов — прикрываясь благими намерениями, он сознательно мостил дорогу дурным мыслям и достигал вполне определенных для себя целей — очернить оппонента, пусть и скончавшегося. Газета не заставила себя долго ждать и резко ответила Филиппову, заодно припомнив в весьма оскорбительной форме его роль в деле Булах [87].

По касательной дело задело даже писателя Н.С.Лескова. 26 мая 1884 (т.е. через три дня после окончания суда над Н.А.Булах) в популярной московской газете «Газета А. Гатцука» была напечатана без подписи заметка «Благочестивое размышление» [88]. В ней в ерническом тоне рассказывалась как раз история умершего митрополита Филофея и донесшего на него Филиппова. В тексте также упоминался Лесков, как объект критики со стороны «благочестивого охранителя». Последнего автор заметки, помимо пресловутого эпитропа, награждал многими обидными эпитетами, например, «наследником Готфрида Бульонского». Статейка заканчивалась эпиграммой:

«По службе подвигаясь быстро,
Ты стал товарищем министра.
И дорогое имя Тертия
Уже блестит в лучах бессмертия!»

Почему-то широкая общественность посчитала, что автором этой эпиграммы и всей заметки был сам Лесков. Писатель принужден был опубликовать 29 мая 1884 года опровержение: «я названной статьи о г-не Филиппове не писал и не мною тоже сочинено четверостишие» [89]. В письме к сыну Николай Лесков объяснился: «Я должен был это опровергнуть не потому, чтобы боялся Филиппова, но потому, что этот человек сделал мне слишком много зла и я не хочу шутить с ним. Я поступил бы иначе и смелее [в смысле, если бы действительно сам писал заметку — АН[90].

Хотя Филиппов крепился и оправдывал свой поступок, после уничтожающей общественной реакции он погрузился в духовный кризис, выход из которого искал в Оптиной пустыни у тамошних старцев. Не очень удачно, видимо, поскольку депрессия сопровождала его до конца жизни.

Завершая это многословное «лирическое» отступление о Филиппове и Филофее, заметим, что оба оказались косвенными жертвами дела Мазуриной-Булах. Первый, будучи инициатором и актором процесса, в ходе него совершил поступок, повлекший за собой духовные беды на всю его оставшуюся жизнь. А второй и вовсе сошел с ума, не вынеся бремени выбора между праведностью и грехом стяжательства. Поистине, не след им было связываться с этим делом!

ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.524: Определение Московской судебной палаты, показания и записка Т.И.Филиппова и другие документы по делу о присвоении Булах денег, принадлежавших Мазуриной. 23.12.1880–31.12.1884.

Свидетельские показания Т.И.Филиппова, данные им в судебном заседании по делу Мазуриной-Булах 20 и 21 мая 1884 г. и записанные им позже по памяти.

История появления текста такова: Филиппов оскорбился общественной реакцией на свое выступление в суде и посчитал, что газетчики переврали его слова, особенно в части, касающейся отношения к делу митрополита Филофея. Тогда он решил послать в газету именно эту часть, с верным, по его мнению, изложением своего выступления. На всякий случай для себя он записал всё показание целиком (за исключением одной небольшой части). Эта запись здесь и представлена.

Само выступление Филиппова, хотя и проходило в двух судебных заседаниях, по содержанию можно разделить на три основные части:

  • 1. Обстоятельства знакомства с фигурантами процесса и решение возбудить дело о лишении свободы Мазуриной.
  • 2. Состояние Мазуриной после «освобождения».
  • 3. Дело Филофея.

Материалы из Фонда Т.И.Филиппова в деле 524, относящиеся к его показанию, содержат три документа:

  • 1. Сопроводительное письмо в редакцию «Нового Времени» от 9 июня 1884 г. (Л.31).
  • 2. Рукописная копия опубликованного текста из «Нового Времени» № 2976 12 июня 1884 г. (Л.Л.32—38)
  • 3. Показание, написанное рукой Филиппова. (Л.Л.47–55).

Для более цельного и стройного представления всего выступления Филиппова, в дальнейшем изложении порядок следования этих трех документов изменен и к ним добавлено кое-что из судебной хроники «Московских Ведомостей». Дело в том, что Тертий Иванович не посчитал нужным записать для себя ту часть показания, в которой он описывал состояние Мазуриной после «удаления» Булах. Причины этого неясны – то ли забыл, то ли просто не посчитал нужным. Именно эта часть взята и добавлена из газетного репортажа. Заодно кажется нелишним также дополнить часть о Филофее пересказом «Московских Ведомостей» — это тот краткий отрывок, на который, собственно, и «обиделся» Филиппов.

Итак, план таков:

  • 1. Письмо в Редакцию.
  • 2. Предисловие к статье в «Новом Времени».
  • 3. Текст, записанный Филипповым, до Части 2 о состоянии Мазуриной.
  • 4. Текст из «Московских Ведомостей» о Мазуриной и заявлением Филиппова о взятке Филофею.
  • 5. Продолжения из «Нового Времени». Часть 3 о Филофее.

Некоторые предварительные замечания:

  • 1. Запись Филиппова сделана на казенных листах из Государственного контроля — на них имеется типографский штамп Н.П.Аксакова.
  • 2. Часть 3 существует в двух видах: запись самого Филиппова и текст в «Новом Времени». Последний являет собой слегка отредактированный филипповский вариант, представленный в 3-м лице, как бы от стороннего наблюдателя. Видимо это было сделано для того, чтобы газета сохранила стройность повествования, поскольку сопровождала показание свидетеля своими комментариями.
  • 3. Филиппов записывал показание сплошным текстом без учета разбивки своего выступления по двум заседаниям. Газета же это учитывала — у нее явно были свои записи о ходе суда. Таким образом, получилось, что некоторые куски показания в записи Филиппова и газетной публикации не совпадают по месту расположения, хотя текстуально идентичны. Из-за этого иногда смещаются акценты. Доверия к газете больше, поэтому приводится ее вариант, тем более что в нем имеется перепалка свидетеля с защитником и его обращение к председателю суда, отсутствующие в записи Филиппова.

1. Письмо в Редакцию

[Л.31]

Письмо в Редакцию

М.Г.! Неточные сообщения многих газет о моих показаниях на суде по делу Булах, особенно о той их части, которая касается отношений к делу почившего митрополита Киевского Филофея, побуждает меня беспокоить редакцию покорнейшею просьбой напечатать в одном из ближайших номеров «Нового Времени» прилагаемое при сем изложение этой именно части моего показания. Оно не могло быть сделано мною дословно (это превышает силы человеческой памяти), но я приложил все усилия к возможно точному воспроизведению сущности сказанного мною на суде и к соблюдению подлинных моих выражений, удержанных моею памятью.

Т.Филиппов
9 июня 1884 года.

2. «Новое Время». Предисловие

[Л.32]

Показание Тайного Советника Тертия Ивановича Филиппова в заседаниях московского окружного суда 20 и 21 мая об отношениях покойного митрополита Филофея к делу Н.А.Булах.

Показание Тайного Советника Филиппова состояло из трех частей: в первой он изложил те обстоятельства, при которых у него сперва родилась мысль, а потом созрела окончательная решимость возбудить дело о таинственном затворе А.В.Мазуриной; во второй он описал то состояние, в котором он нашел Анну Васильевну Мазурину по ее освобождении; в третьей он описал те отношения, которые имел к делу высокопреосвященный Филофей.

3. Запись Филиппова. Часть 1

[Л.Л.47–49]

Анну Васильевну Мазурину увидал я в первый раз в Московском Новодевичьем монастыре, кажется в 1852 г. Ее отец Василий Алексеевич в ту пору разошелся с своей женой, которая, оберегая честь своего рода, решила скрыться в монастырь от мирских пересудов [91]. Она нашла приют у игуменьи монастыря, весьма известной всей Москве, матери Таисии, с которой, как с духовной дочерью Отца Матвея, я был знаком довольно близко.

Анна Васильевна была тогда ребенком лет 7–8 и я обратил на нее внимание особенно потому, что, когда ее — дочь таких богатых родителей — монахини при выходе из церкви стремились поддержать под руки, она освобождалась от их услуг, что свидетельствовало о благочестивом воспитании ее и настроении.

Потом я о ней ни разу не вспоминал до той поры, когда до меня дошел слух, что какая-то богатая сирота Мазурина скрылась из Москвы от своих родственников во Ржев с своей гувернанткой Натальей Антоновной Булах. В ту пору я во Ржеве давно уже не бывал и до меня только доходили слухи о том, что девица Мазурина употребила значительную часть своего капитала на основание во Ржеве двух училищ: одного для образования девиц духовного звания (ныне Епархиальное Тверское [92]), а другое для обучения девиц всякого сословия — под именем дома призрения. Эти слухи поселили во мне заочно глубокое уважение как к самой жертвовательнице, так и к ее воспитательнице, которую я в былое время знал, встречавшись с ней в дружественном мне доме ~ ее деверя, Ржевского городского врача Степана Андреевича Булаха. В Ржев переехала она овдовевши, а потом я слышал, она перебралась в Москву и жила в гувернантках в нескольких купеческих домах, в том числе и у известных торговцев мехом — Сорокоумовских. Из того дома я однажды получил от нее письмо, в котором она приглашала к себе — зачем? в точности сказать не могу, но думаю, что та искала моей помощи для новых занятий.

После приятных слухов о действиях Анны Васильевны и г-жи Булах, доходивших до меня в течение целого ряда лет, вдруг стали до меня долетать известия о том, что Анна Васильевна совершенно отстранена от участия в делах училища, передав в заведование одной г-же Булах, и что она даже решилась на безусловное затворничество. О причинах и характере этого затворничества доходили до меня самые разнообразные сведения. Припоминая помянутые выше черты раннего благочестия Анны Васильевны Мазуриной, я охотно допускал мысли, что она затворилась добровольно, по свойственным ей набожным побуждениям.

С 1876 года, когда отделан был мой родительский дом во Ржеве, я стал наезжать туда с семейством каждое лето. Тогда-то стали настойчиво доходить до меня слухи о подневольном затворничестве Анны Васильевны. Жена моя, проживавшая в Ржеве гораздо большее время чем я, из согласных рассказов жителей ржевских пришла к твердому убеждению, что над Мазуриной совершено было жестокое насилие и прямо заявила мне, что, как христианин и как лицо, имеющее счастье быть в составе Правительства, я не имею права оставаться безучастным к этому явлению.

Поэтому в первый же приезд при мне во Ржев Тверского Губернатора Афанасия Николаевича Сомова я обратился к нему с вопросом: Как он смотрит на это дело и что мне думать о дошедших до меня слухах.

— Тертий Иванович! — ответил мне Сомов, — я чувствую, что тут кроется преступление, но не знаю, как мне за него взяться и, если Вы мне поможете, буду Вам чрезвычайно благодарен.

После этих слов долг мой стал для меня совершенно ясен и я, возвращаясь из Ржева в Петербург, проехал в Твери к преосвященному Савве ? [93], в ведении которого находилось училище, и объяснил ему, что я решился начать дело. Преосв. Савва ответил мне, что он сам, по доходящим до него слухам уже находится в беспокойстве об училище и его основательнице и в свою очередь доносит об этом Св. Синоду.

Тотчас по возвращении в Петербург я, за отсутствием из города гр. Лорис Меликова, обратился к Товарищу его М.С.Каханову и рассказал о том, что мне стало известно. М.С.Каханов предложил мне изложить мое заявление на бумаге, а потом по получении этого изложения предписать тому же Губернатору Сомову произвести дознание через чинов Жандармского управления.

Долго ничего не слыхал я о последствиях сделанного Кахановым распоряжения. Во Ржеве все были убеждены в полной безопасности г-жи Булах и многие не без иронии отзывались о моем сострадании к жертве, не ожидая от моего заступничества никакого успеха.

Так тянулось дело вплоть до назначения в Ржев молодого товарища прокурора О.С.Лагорио [94], который отнесся к этому делу с живым участием, может быть, и потому, что в некоторых обстоятельствах этого дела он провидел черты d`uno cause celebre [95]. Лагорио скоро приехал в Петербург, и заявил мне с решительностью, что этому делу он заглохнуть не даст и тотчас отправился к Киевскому митрополиту Филофею доложить ему, как к высшему начальнику училища [96], где заточена была Мазурина, что он приступает к следствию. Не помню, раз ли он был у Высокопреосвященного Филофея или два, но позже стало известным, что после его посещения или посещений владыка сильно встревожился, потерял сон, а через некоторое время и помешался в рассудке.

[Далее следует отрывок 1 из показаний 21 мая про Победоносцева. См. текст Нового Времени ниже]

4. «Московские Ведомости». Изложения Частей 2 и 3

[МВ 23 мая 1884. № 141 С.4.]

Мазурина, когда свидетель увидел ее по возбуждении следствия, представляла жалкое существо: она была бледна и старообразна не по летам, с ужасом вспоминала о времени, проведенном ею под наблюдением Булах во Ржеве, говорила о ней не иначе как «оне». Мазурина рассказывала в отрывочной, нелогичной речи о своей жизни в Москве в детстве, тяжелых для нее годах, проведенных во Ржеве, о своих поездках, высказывала сильный страх, что к ней вернется Булах, просила защитить от нее и высказывала надежду, что к ней вернутся ее капиталы.

При этом Мазурина говорила, что в последнее время Булах убеждала ее, что смерть есть не что иное как переход к высшей, блаженной жизни, стремиться к коей человеку не запрещено каким бы то ни было путем, даже посредством самоубийства, на что Мазурина, по его словам, решиться не могла лишь потому что не знала никакого сильно действующего яда, кроме спичек с фосфором, но прибегнуть к этому средству не могла, чувствуя непреодолимое отвращение к фосфору.

В своем показании свидетель упомянул, что бывший архиепископ тверской Филофей (впоследствии митрополит Киевский), который не решался благословить Мазурину на миссионерство на Алтай, но потом, когда Булах приезжала к нему с просьбой о том и передала ему, между прочим, 30 000 руб. на благотворительные цели, разрешил Мазуриной отправиться на миссионерское дело. Будучи уже Киевским митрополитом, высокопреосвященный Филофей заболел психически: его мучила мысль о «тысячах» денег, у него находившихся. По смерти владыки, действительно, у кивота, в ящике, вместе со схимой были найдены слишком 30 000 руб.

Между прочим свидетель припомнил, что слышал от Мазуриной, будто во время жизни во Ржеве ее поили водкой, от чего у нее болела голова.

5. «Новое Время». Продолжение. Часть 3 о Филофее и конец показаний

[Л.Л.32–38]

Приступая к изложению последней части своего показания, он [Филиппов] обратился к председателю суда с предуведомлением, что первое обстоятельство, о котором ему предстоит сообщить суду, известно ему по молве. На замечание председателя, что закон воспрещает свидетелю показывать то, что ему известно по неопределенной молве, свидетель сказал:

«Я знаю о существовании такого закона. Но если обстоятельство, известное мне по молве, вошло в тесную связь и для правосудия важную связь с другими обстоятельствами и свидетельствами вполне достоверными, то прошу научить меня: что делать мне, как человеку, давшему клятвенный пред Богом обет ничего известного мне не утаить от суда? Должен ли я и в таком случае молчать об этом обстоятельстве, или должен о нем суду сообщить.»

Тогда председатель пригласил свидетеля рассказать суду и о том, что ему стало известно по молве.

После такого приглашения свидетель объяснил, что в ту пору, когда А.В.Мазурину потребовалось отправить на Алтай, дабы завладеть ее капиталами, Н.Ант.Булах, как известно [97] и из судебного следствия, ездила в Тверь, чтобы добыть на поездку Мазуриной разрешение владыки, которого он прежде не дал. Около того времени в Ржеве возник слух, который упорно держится и по сие время, что при этом Булах успела убедить Высокопреосвященнейшего Филофея принять 30 000 р.

Ни я, никто другой никогда не имели и тени той мысли, — присовокупил свидетель, — чтобы эти деньги были предложены и приняты как возмездие за испрошенное согласие. Нет сомнения, что они были даны на цели благотворения или на нужды епархии, вообще в распоряжении владыки. В этом я не вижу ничего предосудительного, я желал бы, чтобы нашим епископам давали не по 30 тысяч р., а несравненно более. Но дело в том, что этот дар вошел в роковую связь с последующими событиями и должен был, по намерению Булах, связать совесть владыки и его действия, на случай обнаружения начатых ею и возможных в будущем других преступных действий подсудимой.

Далее свидетель заявил о том, что по известным ему обстоятельствам, есть основание думать, что причиной умственного расстройства и последовавшей затем кончины митрополита Филофея было возбуждение дела о преступлении Булах. Так ему известно, что после двукратного свидания с товарищем ржевского окружного суда Лагорио высокопреосвященный потерял сон. За потерею сна он потерял рассудок, затем и самую жизнь.

Весною 1881 г. владыку, умственно уже расстроенного, бывший наместник Киево-Печерской лавры увез из Петербурга в Киев, а летом того же года свидетелю привелось быть в Киеве для ревизии Контрольной палаты. Там возобновилось знакомство свидетеля с о. наместником, начавшееся еще в Петербурге, и после трех-четырех свиданий о. наместник спросил:

— А когда же мы, Тертий Иванович, поедем к владыке?

Свидетель отвечал: «А я и не думал, чтобы владыку можно было видеть по его расстроенному состоянию; если бы я знал, что его видеть можно, то я поехал бы к нему немедленно по прибытии в Киев».

Тогда о. наместник стал убеждать свидетеля поспешить свиданием с владыкой, дабы рассеять одержавшие его опасения. По словам о. наместника, владыка ужасался дня 17 июля, думая, что в этот именно день за ним придут и увезут в какие-то далекие места. Он уже считал себя изверженным из сана, перестал благословлять и писался своим именем: Тимофей Григорьев Успенский. При этом свидетелю была показана просьба такого приблизительного содержания:

«Его высокопреподобию наместнику Киево-Печерской лавры, о. архимандриту Илариону.
Тимофея Григорьева Успенского прошение.
Покорнейше прошу ваше высокопреподобие из тех денег моих, которые находятся у вас на руках, ничего не выдавать тем лицам, которые придут сюда за мною, да и вообще нельзя ли им воспрепятствовать следовать за мною туда, куда я буду послан вследствие решения о мне дел в особом Высочайше учрежденном соединенном присутствии св. Всероссийского синода и Правительствующего сената.»

Изыскивая средства к успокоению владыки и к удалению от него сих мучительных тревог, о. наместник, зная давнее и постоянное благоволение владыки к свидетелю и взаимные чувства глубокого благоговения к нему свидетеля, рассудил употребить их взаимную близость для своей цели. Решено было ехать к владыке (в Голосеево) 16 июля, накануне пугавшего его дня.

Когда свидетель в назначенный час подъехал к келии наместника и только что хотел отворить дверь, навстречу ему вышла какая-то женщина, лицо которой показалось ему как будто знакомым и которая посмотрела на него долгим, проникающим взором. По выезде из Киева, на полпути к Голосееву, о. наместник спросил у свидетеля:

— Когда вы входили ко мне в келию, не заметили ли вы даму, которая выходила от меня?
— Очень заметил, — отвечал свидетель, — потому что она посмотрела на меня каким-то особенно выразительным взором, и мне при этом показалось, что я ее где-то встречал, только не помню, где именно.
— Вы встречали ее у владыки, — отвечал о. наместник, — это г-жа Вальронд, вышневолоцкая помещица, одна из ближайших к митрополиту особ.
— Зачем?
— Она умоляла меня, чтобы я не возил вас к высокопреосвященнейшему Филофею.
— Это отчего?
— Как женщина близкая к владыке, она посещала его и во время болезни, и из всех своих бесед и наблюдений вывела твердое заключение, что причина болезни владыки есть дело Булах. А так как дело это возбудили вы, то она опасается, что ваше появление расстроит и потрясет владыку вконец.
— Так она же судит совершенно справедливо! — сказал свидетель, — зачем же вы меня везете?

Но о. наместник, уверенный в благотворном влиянии посещения свидетеля, просил его не переменять принятого решения и довериться его соображениям, внушенным ему заботами о вверенном ему больном.

По приезде о. наместника и свидетеля в Голосеево, иеромонах Иосиф и келейник Иван Дмитриевич, зная о близких отношениях свидетеля к владыке, предлагали ему войти без доклада, но свидетель на этот раз предпочел, чтобы о нем предварительно доложили, что и взял на себя о. Наместник. Владыка чрезвычайно обрадовался посещению и повторил трижды: «очень рад». Он благословил свидетеля и после троекратного взаимного лобзания они сели на очень близком друг от друга расстоянии, причем ни во взоре владыки, ни в его последовавших затем речах свидетель не заметил признаков умственного расстройства. Если бы не знать, что владыка был расстроен, то нельзя бы было и догадаться. После обычных приветствий и расспросов, владыка воспользовался первою паузой, чтобы спросить:

— А что? дело Натальи Антоновны еще продолжается?
— Продолжается, владыко, — ответил свидетель.
— По ее желанию или против ее желания?
— Как же бы оно могло продолжаться по ее желанию? Ведь ее обвиняют в том, что она обидела Анну Васильевну, так как бы она могла желать продолжения дела? Впрочем они теперь уже разлучены.
— Как разлучены?
— Наталья Антоновна на даче (свидетель нашел нужным скрыть, что она уже в тюрьме), а Анна Васильевна осталась в училище.
— Разве у Натальи Антоновны есть дача?
— Есть.
— Где же?
Там-то и т.д. о даче.

В эту минуту вошел о. наместник и попросил свидетеля успокоить владыку относительно тяготивших его тревожных ожиданий. Свидетель говорил убедительно и имел успех. По его уходе владыка благословил (чего давно уже не делал) всех его окружавших, глубоко и сладко заснул, встал покойный и весь затем день и вечер провел безмятежно. И следующий затем день (17-го июля), которого он ожидал с таким ужасом, прошел тоже благополучно; но потом состояние души опять сделалось тревожное.

По возвращении в Петербург свидетель получал известия то об улучшении, то опять о расстройстве положения владыки, который все еще ожидал суда над собой и предъявления ему требования какой-то суммы. Затем пришел и час кончины.

Когда приступили к описи имущества, о. наместник представил хранившиеся у него на руках 56 500 р., составлявшие доход владыки от Киевской лавры. Затем, когда кончили опись и осмотрели все до нитки, вдруг один из членов в простой и деревянной подставке для чтения, вроде аналоя, заметил вверху ключевую скважину. Взломали. Оказался скрытый ящик и там слишком 30 000 р., в том числе 20000 руб. кредитными билетами. Неприятно поразило открытие этих денег особенно потому, что после кончины митрополита Киевского Филарета (Амфитеатрова) в этом самом ящике нашли его потаенную схиму. Впоследствии келейные объяснили, что почивший несколько раз вечером или ночью ходил в эту комнату, даже дней за двенадцать до смерти подходил к этому ящику, просил его отворить, но ключ найти не могли, он затерялся где-то у него, а разломать ящик он не дозволял.

К этому в дополнительном своем показании 21 мая свидетель присовокупил следующее:

1. Когда для успеха правосудия признано было необходимыми приостановить действие тех параграфов устава Мазуринского училища, коими предоставлялось Булах, как учредительнице, право вечного пребывания в училище, и об этом дело производилось в Св. Синоде, обер-прокурор Св. Синода сказал ему, что высокопреосвященный Филофей очень защищает Булах. Тогда свидетель, естественно желая проверить свои действия и намерения разъяснениями Высокопреосвященнейшего Филофея, в тот же вечер отправился к владыке и передал ему слова обер-прокурора, прося дать ему надлежащие указания. На что владыка отвечал:

— Нет! Дело это касалось меня, когда я был тверским архиепископом; теперь я митрополит Киевский, а у них есть свой епископ, который и принимает в нем участие. Я же ни о Булах, ни об этом деле не желал бы более ничего и слышать.

Когда свидетель передал эти слова обер-прокурору Св. Синода, тот сказал мне:

— Да! Вам он говорит так, а мне иначе!

2. Когда расстроенного владыку увозили в Киев и собирали его вещи, то в числе их оказалось весьма большое количество недавно полученных и разбросанных писем "Булах".

3. На расспросы о происхождении таинственных денег келейник Ив. Дмитриевич сказал, что купец г. Елабуги Стахиев предлагал владыке деньги на богоугодное дело по его усмотрению, что владыка отказывался, но взял ли наконец и сколько — он не знает.

4. На вопрос прис. повер. г. Плевако, свидетель вновь подтвердил, что ни он сам, ни кто другой не допускали мысли, чтобы 30 000 р. были приняты владыкою с тем, чтобы способствовать намерениям подсудимой.

По окончании показаний свидетеля 20 мая, защитник подсудимой предложил ему вопрос: «Так вы полагаете, что владыка стыдился этих денег?»

— По-видимому, даже боялся! — ответил свидетель.
— Так вы полагаете… — начал было расспрашивать далее защитник.

Тогда свидетель обратился к председателю суда с следующим заявлением: Г. председатель! Имею честь доложить суду, что я ничего не желаю полагать, заключать или выводить из тех данных, которые изложены в моем показании. Как человек добровольно представший пред судом, дабы облегчить правосудию его трудную задачу, и обещавший с клятвою сообщить ему все, что мне по этому делу известно, я исполнил свою обязанность, передав в оборот его суждения вышеприведенные обстоятельства, и затем умолкаю. Оценить же значение этих обстоятельств для дела и вывести из их рассмотрения окончательное заключение, которое вместе с другими выводами суда должно лечь в основу ожидаемого приговора, я предлагаю самому суду.

№ 2976 12 июня

Наша оценка данных показаний изложена выше в Приложении I. Страсти по Филофею.

Две газеты

Отдельно надо сказать о цензуре. Благодаря тому, что в двух разных газетах («Московские Ведомости» и «Тверские Губернские Ведомости») опубликованы одинаковые (почти) репортажи из зала суда, появляется возможность сравнить тексты и выявить некоторые отличия столичной и провинциальной прессы в освещении дела Булах. Отличий немного, но они показательны.

«Московские Ведомости» [98] (далее МВ) работали максимально оперативно — сразу после вечернего судебного заседания статья шла в набор, а на следующее утро выходила газета с репортажем. «Тверские Губернские Ведомости» [99] (далее ТГВ) выходили два раза в неделю и начали печатать хронику Московского Окружного Суда с недельным опозданием. Таким образом, отчеты о процессе в ТГВ печатались с 30 мая по 23 июня 1884 года в 8 номерах газеты (у МВ было 5 номеров). Тексты обеих газет практически идентичны, то есть ТГВ просто перепечатывали статьи из МВ и компоновали их, исходя из меньшего размера издания (поэтому получилось больше номеров). Но есть и отличия: в ТГВ имеется 7 изъятий и одно добавление по сравнению с МВ. Добавление — это несколько абзацев об окончании суда и приговоре. Очевидно, последнее заседание затянулось, и репортер МВ спешил отдать статью в печать, не дожидаясь конца суда. Зато ТГВ, благодаря отложенному выходу, имели возможность осветить завершение процесса. Но это не очень существенно, а вот изъятия представляют интерес. Само их наличие говорит о цензуре, а содержание выброшенных кусков позволяет судить о намерениях: что скрывали цензоры и в какую сторону они желали повернуть восприятие дела общественностью в Тверской губернии.

Итак, 7 купюр разного размера: от одного предложения до нескольких абзацев разом. Если разбить их по содержанию, то можно выделить 5 тем:

1. Церковь

Это наиболее очевидная цель, преследуемая цензурой – максимально исключить упоминание каких-либо обстоятельств, бросающих тень на церковь и ее служителей. Понятное дело, напрочь выброшен эпизод с взяткой архиепископу Филофею. Убраны цитаты из писем Мазуриной, где она описывает монастырские нравы. Сокращены свидетельства ржевских священников, порой говорящих какую-то ерунду, вредящую обвинению.

2. Власть

Таких изъятий всего два, и они легко объяснимы. Удалено замечание Филиппова о нежелании Тверской администрации долгие годы вмешиваться в ситуацию с «заточением» Мазуриной (кто ж себя критиковать будет в подконтрольной прессе?); и убрано упоминание того, что на заседании суда, где выступал Плевако, присутствовал московский генерал-губернатор князь В.А.Долгоруков (не поминать высоких начальников всуе).

3. Очеловечивание Натальи Булах

Наиболее важная тема, заданная обвинением. Пусть для праздных московских читателей что-то и проскользнуло, но для заинтересованной тверской общественности, которая была в курсе дела изначально, ни в коем случае нельзя было допускать сочувствия к подсудимой и сеять даже малейшие сомнения в справедливости приговора. Булах должна была оставаться бездушным монстром.

Что вырезано? Для начала, все куски, где встречается прямая речь или пересказ ее реплик на суде. Таковых было немного, но они были. По репортажу в ТГВ складывалось впечатление, что на протяжении всего процесса, Булах сидела тихо, как мышь, и на вопросы председателя, «не имеет ли она чего добавить или объяснить относительно свидетельских показаний, отвечала лишь словами: "нет, не имею", или же молча кланялась». Но это не так. Иногда она просто взрывалась, если что-то ее сильно задевало. Особенно живо она реагировала на выступления врачей и психиатров-экспертов — как писал репортер в МВ: «находилась в ажитации и к каждому из них предлагала вопросы, делая и свои объяснения». Нам трудно не согласиться с Булах — уж больно походили психиатры на напыщенных шарлатанов (это не упрек им и не оскорбление — таково было состояние психиатрической науки того времени).

Еще удалены все упоминания о деятельности Булах в качестве начальницы училища, о ее успешности и, особенно, о рачительном распоряжении деньгами на нужды училища и приюта. Умолчали даже о благодарности ей и Мазуриной от Ржевского городского общества за пожертвования.

Целиком вырезаны цитаты из писем Мазуриной к Булах с «ласковыми» словами. Ясно, почему это сделано: Мазурина четыре года находилась вне влияния напарницы, но продолжала обожать ее. Это совершенно не совпадало с линией обвинения.

4. Врачи-эксперты

Объяснения врачей в общем случае не изымались — это были важные свидетельства обвинения. Но два куска были всё-таки вырезаны.

Первый (показания полкового врача Шинкевича) просто попал «под раздачу», так как встык к нему следовали реплики адвоката Булах и ее самой. В частности, она сообщила о своем незаконном содержании под стражей в течение пяти месяцев, но слово «арест» желательно было на суде не употреблять.

Второй кусок более важен. Это значительный объем текста в двух номерах МВ. В нем содержатся заключения трех врачей-экспертов и их пикировка с Булах при участии Плевако. С одной стороны, редактора ТГВ можно понять: надо было сократить количество знаков, тем более что основные выводы экспертов уже цитировались в обвинительном акте. С другой стороны, понятна и мотивация цензоров: эксперты подробно рассматривали вопрос о роли наследственности в болезни Мазуриной, а эту тему желательно было исключить, так как ранее все свидетели обвинения утверждали, что семья Мазуриных была здорова, и только Булах виновата в доведении Анны до идиотизма. Кроме того, как указано пунктом выше, реплики подсудимой должны быть удалены. Однако, выбрасывая данный текст, цензоры жертвовали некоторыми «полезными» замечаниями Плевако, требующего занести в протокол выводы экспертов, а также признание Юрия Степановича Булаха в том, что он «давал советы».

5. Разные процессуальные и незначительные сообщения

Исходя из экономии места в газете, удалена маловажная информация по ведению процесса, цитирование деловых бумаг о денежных расходах и прочее. Хотя и здесь можно усмотреть тенденциозность. Например, изъято сообщение о замене присяжного заседателя, получившего нервное расстройство во время заседаний, а также вырезано сообщение о том, что Анна Мазурина не будет вызываться в суд по причине своего слабоумия.

Наособицу стоит изымание из репортажа МВ «Сказки о богатой девочке и вдове-гувернантке» (См. Приложение IV). Цензоры из ТГВ не понимали, как отнестись к Сказке, поэтому вырезали ее на всякий случай, тем более что она примыкала к цитатам из деловых бумаг, так что удалили одним махом.

Обвинительный Акт и Московские Ведомости

До этого сравнивались столичная и провинциальная пресса. Но на поверку выяснилось, что и «Московские Ведомости» сами не без греха. Старательно перепечатывая в трех номерах зачитанный прокурором Обвинительный Акт, газета допустила два сознательных искажения и несколько изъятий, которые однозначно свидетельствуют о предвзятости и обвинительной направленности репортажа по отношению к подсудимой.

В Фонде Филиппова [100] хранится копия Определения Московской Судебной Палаты, заменившего по этому делу Обвинительный Акт. Как и в предыдущем случае сравнения двух газетных публикаций, наличие рукописной копии позволяет провести такой же сравнительный анализ. Нет сомнения, что «Московские Ведомости» печатали речь прокурора не со слуха, а имея перед глазами копию Обвинительного Акта (далее ОА) — за исключением купюр и несущественных редакторских правок оба текста совпадают буквально, включая ошибки (например, Ванслова всюду пишется Ванеловой).

При сравнении ОА с газетным репортажем найдено более 30 значимых отличий и купюр. Конечно, не все изменения в публикации, внесенные или вырезанные, являлись тенденциозными. Были обоснованные редакторские правки — в основном, для приведения официального судебного документа к читабельному виду, более подобающему газете. Удалены служебные фразы и сглажены заковыристые судебные формулы, убраны длинные перечисления фамилий свидетелей и явные нелепости, типа путаницы с именами тверских архиепископов Алексия и Саввы. Кое-где изменен порядок слов и добавлены вводные для замены прямой речи косвенной. К этим изменениям претензий нет.

Но были и явные случаи, долженствующие усилить обвинительный уклон или расчеловечивание Натальи Булах. Пройдемся по ним.

Во-первых, обращают на себя внимание два случая прямой фальсификации текста ОА.

  1. Описание комнаты Мазуриной из предварительных объяснений Вансловой. В ОА читаем, как она в 1880 году застала живущую в училище Мазурину:

    «…помещавшуюся в особой комнате, имеющей две двери, из которых одна дверь ведет в старший класс училища, а другая в комнату вдовы н.с. Натальи Антоновны Булах…»

    А что пишет газета? То же место:

    «…помещавшуюся в особой комнате, сообщающейся лишь с комнатой Булах…»

    Налицо явная подделка! У читателя возникает впечатление очевидной «замурованности» Мазуриной — только через Булах затворница может покинуть свою комнату. А это не так. Кстати, газета тут же опровергает подлог, оставив в репортаже описание первого прихода «отряда Лагорио» в училище: когда официальные лица вошли в комнату Анны, та «бросилась к двери, ведущей в комнату Булах, которая оттуда и появилась». Ясно, что «отряд» попал в комнату через другую дверь.

  2. Второй случай манипуляции с ОА не столь вопиющ и не столь значителен. Но всё же. Речь идет о Булах, забравшей последние деньги из банка после возбуждения следствия. Сравните:

    «…когда она окончательно взяла свои капиталы»

    Это в ОА. В газете читаем:

    «…когда она окончательно взяла капиталы себе»

    Чувствуете разницу?! Капиталы «свои» — потому что они давно лежали в банке на ее имя, да и формально ей принадлежали. А тут взяты «себе» некие (очевидно, мазуринские) капиталы. Явное смещение акцента на присвоение чужих денег.

Теперь обратимся к изъятиям. Большинство из них несущественны, часто никак не влияющие на обвинение в ту или иную сторону. Убраны явные измышления предположительного характера — их наличие подрывало доверие к обвинителям. Иногда смысл удаления небольших кусочков текста просто не уловить — объяснить их можно только экономией места. Но есть и красноречивые вырезки, цель которых понятна. Рассмотрим некоторые из них.

  1. Всё то же цензурирование мест, бросающих тень на церковь. Из пересказа мазуринских писем вырезан кусок о желании Анны завязать со странствиями по монастырям:

    «потому что она убедилась, что в монастыре царит зависть и жадность».

  2. Ослаблено подчеркивание разницы в умственном состоянии Мазуриной до поездки по монастырям и после. Несколько таких мест из показаний свидетелей вырезано. Редактор чувствовал, что здесь что-то не то — см. Апорию.

  3. Недопущение «очеловечивания» подсудимой и сокрытие мотивов ее действий. Из раздела ОА, где кратко пересказываются показания Булах, убран значительный кусок об обстоятельствах передачи мазуринских денег в распоряжение Натальи Антоновны. Ее племянник Юрий Булах говорил, что «никому нет дела до такой передачи денег, потому что» (далее вырезанный текст):

    «…в юридическом отношении все равно, как бы деньги ни перешли; что ей, Булах, не пришло в голову тогда дать Мазуриной расписку в принятии от нее ее капиталов; что даже предложить такую расписку у Булах не повернулся язык, потому что это имело бы вид вымогательства.»

    В «Московских Ведомостях» этот абзац заменен одним предложением: «в этом не будет ничего противозаконного». Между прочим, эпизод с отказом от расписки описывается и в «Сказке о богатой девочке и вдове» (см. Приложение IV). Заметим также, что в копии ОА, бывшего в распоряжении Филиппова, предыдущий абзац им отчеркнут, поскольку там упоминается его коллега и оппонент Юрий Булах — на него потом Тертий Иванович напишет донос как раз по поводу участия в деле своей тетки (см. Приложение V).

  4. Целиком изъято показание свидетеля защиты — смотрительницы Дома призрения бедных детей Анны Новоспасской — о том, что Булах никак не науськивала Мазурину на поездку по монастырям, а та сама всегда желала этого. И хотя в ОА это показание тут же дезавуируется ссылкой на противоположное показание свидетельницы Марьи Соколовой, редактор посчитал нужным лишний раз не приводить обеляющий Булах текст.

  5. Опять же досталось трем экспертам-психиатрам. Их многословные заключения в газетной публикации были урезаны явно из-за экономии места, но и содержательно они не подходили для судебной хроники. Особенно «не повезло» доктору Буцке – его большой отчет о психическом состоянии и причинах болезни Мазуриной был сокращен более чем наполовину. Целиком его читать приходится с кровью из глаз — настолько всё напыщенно, умозрительно и предположительно. Кроме того, Буцке откровенно превысил свои полномочия эксперта, вынося обвинительные суждения по отношению к Булах. Потом и Плевако в своей речи пойдет той же дорожкой – фантазировать и строить психологические конструкции для объяснения мотиваций фигуранток дела.

Возникает вопрос: а кто делал эти значимые правки и изъятия? На какой стадии это происходило – в суде или в газете? Кто правил – прокурор Гончаров, зачитывающий обвинительный акт и внесший в него некоторые изменения перед выступлением , или некий ушлый редактор «Московских Ведомостей», ведающий, куда ветер дует? Например, кто мог осуществить такую хитроумную фальсификацию, как «уменьшение» числа дверей в комнате Мазуриной? Вопрос серьезный. Одно дело, если это активность редактора газеты, стремящегося усилить впечатление от безысходности (в прямом смысле слова) положения «узницы». Другое – если это работа прокурора. К сожалению, не зная процессуальных тонкостей пореформенного судопроизводства – допустимо ли внесение правок в официальное Определение Судебной Палаты, трудно сказать, есть ли здесь служебное или даже уголовное преступление.

В любом случае, налицо подлог и манипуляция общественным мнением. Мы еще раз убеждаемся, что освещение процесса не было объективным и имело заведомо обвинительный характер. А если правки делал прокурор, то налицо преступное воздействие на суд.

После удаления Булах из училища, при обыске в ее квартире была найдена бумага с написанным карандашом текстом под названием: «Сказка о богатой девочке и вдове-гувернантке». Сказка была зачитана в суде. Вот как она изложена в «Московских Ведомостях»:

«В сказке этой описано, как вдова-гувернантка, завидуя своей богатой ученице, украла ее из родного дома, увезла в уездный город и удаляла там от общества, поселяя отвращение к браку, в конце концов, забрала в руки все богатство ученицы, стала пользуясь им кататься как сыр в масле и для удовлетворения самолюбия строить училища, а девочка одичала и уехала в Сибирь.
Таким образом неизвестным автором была описана вся история Мазуриной.»

Если верить газете, автор текста неизвестен, а содержание Сказки носит обличительный для Булах характер. Но удивительное дело — протоиерей Владиславлев без всякого сомнения называет автором саму Наталью Антоновну! В статье в защиту митрополита Филофея [101] он пишет, что Булах в Сказке «довольно прозрачно и беззастенчиво говорит и об отношениях своих с Мазуриной, и об деньгах, привезенных в Тверь». Далее Владиславлев приводит выдержку, относящуюся к эпизоду передачи денег:

«Пришла ко вдове девица и говорит: "смотри, я уеду; гляди хорошенько за сиротами. Денег себе беру, сколько мне нужно; остальные — тебе". Пробовала вдова сказать, что не можно ей ехать не сказавшись набольшему брамину [т.е. архиерею Филофею]. — "К нему-то я и еду." Велела карету шестерней заложить, и была такова.
Вдруг она пишет: "Приезжай к набольшему брамину, и деньги, сколько я тебе оставила, привези". Обрадовалась вдова, думала: с брамином что хорошее порешили; увидалась с девицей и говорит: "вот твои деньги, бери."
— А на что они мне? Я нарочно написала; видеть тебя захотела; да хотела, чтобы все видели и знали, что не ты у меня взяла, а я тебе дала. А то поди, как всех зависть разбирает; не весть, что наговорят. Поцеловались и расстались.»

Отрывок этот отнюдь не оскорбителен для Булах, а скорее носит оправдательный характер. Он хорошо рифмуется с ее показаниями, изложенными в Обвинительном Акте (и вырезанными в «Московских Ведомостях»), где Булах объясняла, что в 1869 году ей не пришло в голову дать Мазуриной расписку в принятии капиталов и что даже предложить такую расписку не повернулся язык, потому что это имело бы вид вымогательства. Похоже, Владиславлев прав, называя автором Сказки саму Булах. Из этого следует, что «Московские Ведомости» в своем пересказе заведомо извратили направленность зачитанного документа, и это лишний раз показывает их предвзятость.

Не имея полного текста Сказки, совершенно непонятно, как к ней относиться. Судя по концовке (опять же, если верить «Московским Ведомостям»), писалась она до возвращения Мазуриной из Сибири. Единственный вывод, который можно здесь сделать: Наталья Булах давно знала об отношении к ней в городе, и с этим знанием она жила довольно долго и готовилась к отражению обвинений.

Донос Филиппова на Ю.С.Булаха

В архивном фонде Филиппова сохранилось письмо (черновик) Тертия Ивановича к своему начальнику — Государственному контролеру Дмитрию Мартыновичу Сольскому [102]. Точной даты нет, указан только год — 1884, но, скорее всего, письмо написано летом, сразу после процесса Мазуриной-Булах, когда начальник находился вдали от Петербурга, а Филиппов оставался в Гос. контроле за главного.

В письме 2 части:

  • 1. Донос на Юрия Степановича Булаха.
  • 2. Реакция на некие неблагоприятные для Филиппова слухи, донесенные Сольскому.

По второй части сказать особенно нечего, так как предмет слухов («басни») неизвестен, а вот первая часть весьма любопытна.

Филиппов пишет, что недавно он получил свежую статью из Петербургской газеты «Новости и Биржевая газета». В ней «прояснялся смысл участия Булаха в преступных делах его тетки» [103]. Видимо, для повышения значимости Филиппов упомянул, что статья доставлена ему лично членом Совета министра внутренних дел А.И.Деспот-Зеновичем.

После ознакомления со статьей у Филиппова возник чрезвычайно важный и щекотливый вопрос: посылать ли статью Сольскому или нет? Сам он якобы склонялся к ответу отрицательному, но для разделения ответственности посоветовался с бывшим Гос. контролером С.А.Грейгом и директором Канцелярии Гос. контроля В.П.Червинским. Решено было не посылать. Обо всех этих сомнениях Тертий Иванович подробно сообщает в письме. Очевидно, что после такого вступления у Сольского непременно возникнет желание статью прочитать, а уж способ получения текста он найдет и без помощи своего заместителя.

Далее у Филиппова возникло еще одно сомнение: а не должен ли он как-то действенно отреагировать на статью? — ведь в ней затрагивалась честь сотрудника Гос. контроля. В первую очередь вызвать «на ковер» самого Юрия Степановича. (К этому времени Булах уже не был директором Канцелярии, а входил в Совет Гос. контроля, то есть формально был подчиненным Филиппова.) Это сомнение тут же было отметено: приглашение Булаха для объяснений «было бы и жестоко, и бесцельно»:

Передо мною он не имел бы духу повторить даже часть жалких объяснений, с которыми он появился впоследствии в «Новостях» [104] и под которыми он окончательно себя погреб.

Тертий Иванович рассматривал еще один вариант реакции — обратиться в редакцию с неким опровержением. Но и этот вариант был отринут — предмета несогласия нет – по мнению Филиппова, суть была передана верно. Новым для него оказалось только напечатанное в газете извлечение из письма Николая Егоровича Булаха к матери, в котором «он передает ей успокоительные речи племянника». (Это письмо Филиппов скопировал для себя и сохранил. Оно приводится ниже). Думается, что после такого описания желание Сольского прочитать статью усилилось.

Не имея в распоряжении текста пресловутой статьи в «Новостях и Биржевой газете», трудно точно сказать, о чем там идет речь, но с большой долей уверенности, можно предположить, что «смысл участия Булаха в преступных делах его тетки» сводится к вовлечению в качестве советника в дело передачи в 1869 году капиталов Мазуриной к Н.А.Булах. В этом Юрий Степанович признался на суде, что как раз и было хорошо известно Филиппову (газета передала суть верно). Участие Булаха на стороне врага («мерзкой твари», «грабительнице» и т.д.) глубоко возмущало товарища Гос. контролера и, хотя это никак не было связано с его служебной деятельностью, Филиппов хотел обратить внимание своего начальника на роль Булаха в процессе. Тертию Ивановичу мало было «уничтожения» Натальи Булах — ему, как всегда, надо было замарать своего оппонента, и он не преминул ознакомить своего начальника с неподобающим, по его мнению, поведением сотрудника.

В подтверждение своего негодования Филиппов донес Сольскому и о том, что Юрий Степанович, оказывается, писал кассационную жалобу в Сенат на решение суда по делу Мазуриной и, более того, эту жалобу Булах поручил переписать писцам Канцелярии Гос. контроля — то есть воспользовался служебным положением в личных целях. Вот уж преступление! Заметим, что в те же летние дни для отправки в «Новое Время» своих показаний Филиппов писал черновик на официальных бланках «Чиновника Особых Поручений при Государственном контролере Н.П.Аксакова» [105] — то есть сам не гнушался использовать служебное положение для экономии личной бумаги.

Прав был С.Ю.Витте, когда говорил, что Тертий Иванович занимается всем, кроме прямых своих обязанностей.

Письмо Н.Е.Булаха

В своем доносе на Юрия Степановича Булаха Тертий Иванович Филиппов упомянул письмо Николая Егоровича Булаха к матери, «в котором он передает ей успокоительные речи племянника». Это письмо Филиппов переписал из статьи в «Новостях и Биржевой газете» за 1884 год (номер выпуска, к сожалению, неизвестен). В статье, по словам доносчика, проясняется «смысл участия Булаха в преступных делах его тетки», а письмо Николая хорошо характеризует отношение Юрия Булаха ко всему процессу Мазуриной-Булах.

Письмо представляет собой записку без даты, переданную заключенной в тюрьме Наталье Антоновне. Исходя из этого и учитывая предмет обсуждения (залог, по которому она вышла из тюрьмы) можно датировать письмо летом – осенью 1881 года.

Письмо хранится в личном архиве Филиппова с пометками: «1884» и «Копия с письма сына Николая в деле» [106]. Очевидно, к копии Тертий Иванович обращался и позже, по крайней мере, после 1891 года, поскольку сделал сноску, в которой называет Юрия Степановича сенатором.

[Орфография и грамматика сохранена. Упоминаемый Егорушка – брат Николая.}

Дорогая Маминька Егорушка был вчера у Юрия Степановича*) и тот сказал, что залог берется только для того, чтобы подсудимый не укрывался от Суда и следствия, а за тем непременно отдается никогда не может быть удержан.

Вообще-же он смеется, и говорит, что все это чушь, что и дела никакого быть не может или он не понимает в чем Вас обвиняют, может быть говорит он в убиении Архиреева, ну — тогда другое.

*) сенатор Булах [позднее примечание Филиппова — АН]

Комментарий: Юрий Степанович, будучи до мозга костей законником, не мог и предположить, что ничтожные с юридической точки зрения обвинения могут привести к чему-нибудь серьезному. Он жестоко ошибся, недооценив силы, стоящие за процессом. Будущее показало, что юридическая сторона дела была проигнорирована, и осуждение его родственницы прошло «по понятиям».
«Убиение Архиреево» – это нелепое обвинение из статьи в «Русской Газете» 1880 г. (см. Приложение VI).

В июне 1879 г. Савва стал выяснять у некоторых Ржевских граждан, почему Булах подала в отставку. Ему сообщили, что «она оскорблена какою-то газетной статьею, и потому решилась отказаться от заведования училищем, не отказываясь от права властвовать над служащими при училище».

К сожалению, найти эту статью не удалось, даже неизвестно, в какой газете она была напечатана. Зато получилось ознакомиться с другой статьей, вышедшей весной 1880 г. в двух номерах «Русской Газеты» в рубрике «Провинция» [107]. Указание на газету приведено в Хрониках Саввы, где он назвал публикацию резкой и изобличительной, то есть в какой-то мере доверял изложенным в ней фактам. Напрасно. Редкостная чушь, написанная анонимным корреспондентом из Ржева. Перепечатывать ее здесь нет смысла — поверьте, она не стоит того. Рассмотрим только основной сюжет этого пасквиля.

Булах и Мазурина фигурируют в тексте под фамилиями Хлебниковой и Мариной (ударение на первом слоге), но читатели, хоть немного знакомые с ржевскими реалиями, без труда узнают известных персонажей. Перевирая факты и сочиняя небылицы, автор корявым языком излагает всё ту же историю — как Хлебникова, «овладев головой» Мариной, получила всё ее состояние, «равняющегося почти миллиону». Новым для нас оказывается первоначальный план Хлебниковой: женить на Мариной своего сына, служившего тогда офицером в «местных кадрах». Усиленное ухаживание за Мариной не увенчалось успехом, но что-то между ними произошло, после чего Марина, чтобы отвязаться от Хлебниковых обязалась выдать им 150 тысяч рублей. Отвязаться не удалось, вырваться из власти тиранов Марина не смогла, и Хлебникова стала распоряжаться всем капиталом, строя церкви, училища и так далее. «Так и зачахла молодая жизнь и пропало огромное состояние, не принеся никому пользы, впрочем ошибся. Хлебникова получила хорошую пользу».

Неясным для корреспондента оставался способ, каким Хлебникова приобрела влияние на Марину. Однако побродив по знакомым в Ржеве, послушав разговоры, специально заводимые на эту тему, автор узнал удивительные вещи, которые радостно и сообщил.

После того как план женитьбы сына на Мариной рухнул, решено было взять ее силой, а потом из милости к обесчещенной предложить жениться на ней. Сказано — сделано. Марина, «несмотря на всю свою беззащитность и несчастное положение обесчестья», задушила ребенка, родившегося в результате насилия. Факт этот помог скрыть доктор — двоюродный брат Хлебниковой, которому за молчание дадено было 25 тысяч рублей (очевидно имеется в виду деверь Натальи Булах — Степан Андреевич). Тем не менее, Марину легко запугали, и она, чтобы скрыть следы вымышленного преступления, согласилась отдать все свое состояние Хлебниковой. Вот как все просто объясняется!

Дальше больше. Автор статьи рассказывает о визите в Ржев некой «духовной особы» (в которой легко угадывается архиепископ Алексий — см. Приложение VIII). Она (особа), якобы заинтересовавшись историей Хлебниковой и Мариной, вызвала их к себе, но прибыла только Хлебникова, сказавшая, что Марина сильно больна. В этот визит «особа» к Мариной не была допущена. Пообещав непременно встретиться с Мариной во время следующей поездки в Ржев, особа убыла в Тверь, где скоропостижно скончалась. Единственный человек, принявший участие в судьбе обесчещенной девушки, неожиданно умирает — заговорили, что это дело рук Хлебниковой. «Я этому слуху веры не придаю», — завершает свой опус корреспондент «Русской Газеты».

Высокопреосвященный Савва, тем не менее, посчитал этот бред «изобличительным», а также возможной причиной стыда, удержавшего Наталью Булах от ее личного присутствия при посещении им ржевского училища 3 июня 1880 года. Если и есть здесь место стыду, так только за автора и публикаторов пасквиля.

Устав училища для девиц духовного звания в г. Ржеве

УСТАВ
училища для девиц
духовного звания
в г. Ржеве.

САНКТПЕТЕРБУРГ.
В типографии Эдуарда Веймара.
на Невск., против Мал. Морской, № 10.
1866.

Дозволено Цензурою С.П.-бург, 26 февраля 1866.

Указ Его Императорского Величества, Самодержца Всероссийского, из Тверской консистории, благочинному протоиерею, Ржевского собора, Георгию Попову. Консистория слушали отношение г. обер-прокурора Св. Синода, последовавшее на имя его высокопреосвященства Филофея, архиепископа Тверского и Кашинского и кавалера, от 8-го ноября сего года за № 6287 следующего содержания:

Рапортом за № 3144 ваше преосвященство изволили ходатайствовать о разрешении вдове надворного советника, Наталии Булах и, Московской почетной гражданке, девице Анне Мазуриной, открыть в г. Ржеве училище для 24-х сирот девиц духовного звания г. Ржева с его уездом на изложенных, в проекте положения о сем училище, основаниях и на принятие жертвуемого в пользу сего заведения вдовою Наталиею Булах недвижимого имущества [108]. Св. Синод, по рассмотрении вышеизложенного рапорта вашего преосвященства, и по соображении, доставленного вами проекта положения о Ржевском училище, с уставами других подобных заведений, существующих в разных епархиях, нашел, что главные основания правил, изложенных в означенном проекте как на счет самого устройства Ржевского училища, так и внутреннего управления оным по части учебной, нравственной и экономической, равно как и учебная программа, заключающаяся в означенном положении, не противоречат уставам других подобных заведений, за исключением и изменением некоторых параграфов сего проекта положения. Имея в виду сие, а также и то, что, на недвижимом имении вдовы надворного советника Булах, по засвидетельствованию тверских губернских и уездных управлений, как видно из приложенных, при вышеозначенном рапорте вашего преосвященства, документов (*), никаких исков, споров и запрещений не имеется, а потому и препятствия, к принятию сего имения в духовное ведомство, не встречается.

(*) С приложением 9-ти документов.

Святейший Синод, определением от 13-го октября сего года, постановил

  • 1) разрешить вдове Булах и почетной гражданке Мазуриной открыть в г. Ржеве училище для девиц духовного звания, на счет жертвуемых ими на сей предмет способов, с предоставлением им, Булах и Мазуриной, права устроить, в училищных зданиях, Церковь, с особым при ней причтом из священника и диакона, на содержании от училища;
  • 2) представленный, вашим преосвященством, проект положения, об означенном училище, утвердить, с исключением и изменением в нем некоторых параграфов;
  • 3) испросить Высочайшее Его Императорского Величества соизволение на укрепление за упомянутым училищем жертвуемого в пользу оного, надворной советницею Булах, недвижимого имущества.

По всеподданнейшему моему о сем докладу Государю Императору, Его Величество в 4-й день текущего ноября Всемилостивейше соизволил на укрепление за Ржевским училищем, жертвуемого в пользу оного вдовою Булах, недвижимого имущества.

О вышеозначенном определении Святейшего Синода и последовавшем за тем Высочайшем повелении долгом поставляя сообщить вашему преосвященству, для зависящих с вашей стороны распоряжений, нужным считаю присовокупить, что Его Императорское Величество изволил с особым удовольствием узнать о вышесказанном значительном и столь полезным, по своему назначению, пожертвовании в пользу духовного ведомства вдовы, надворного советника Булах и почетной гражданки, девицы Мазуриной. Приказали: и его высокопреосвященство утвердил:

  • 1) Г-же Булах разрешить, согласно ее прошению, в одном из пожертвованных ее домов для училища устроить Церковь в честь Смоленской Иконы Божией Матери, по проекту, рассмотренному и одобренному местною строительною комиссиею и с тем, чтобы работы сии производились под надзором ответственного лица, о чем сообщить и сообщено вместе с сим в Тверское губернское правление, для командирования архитектора;
  • 2) подписанную храмозданную грамоту препроводить в вам благочинному, для выдачи учредительницам к руководству;
  • 3) о сем, равно как и о воспоследовавшем определении Святейшего Синода, касательно учреждения в г. Ржеве училища, и о Высочайшем соизволении на укрепление, за сим училищем пожертвованной г-жею Булах, недвижимой собственности и о том, что Государь Император, с особенным удовольствием, узнал о столь значительном и полезном пожертвовании в пользу духовенства, объявить учредительницам чрез вас, местного благочинного, указом, с препровождением к ним подлинных документов, представленных ими в консисторию на право владения, пожертвованным для училища, недвижимым имением для хранения впредь при делах училища вместе с препровождаемым при сем проектом положения об училище и вместе с другими документами, и с тем, чтобы вы, благочинный, объявили о сем духовенству г. Ржева. О чем вам, благочинному, для должного исполнения послать указ с тем, чтобы истребовав, от кого следует, один рубль, за отпечатание храмозданной грамоты, представили оный в консисторию.

Декабря 15-го дня 1865 года.

Подлинное подписали:

Член Консистории иерей Илья Осташев.
Секретарь Маевский.
Столоначальник Иван Покровский.


ПРОЭКТ

положения об училище девиц духовного звания
в городе Ржеве, утвержденный Св. Синодом в
13-й день октября 1865 года.

  1. По благословению Святейшего Правительствующего Синода в городе Ржеве, в ведомстве Тверского епархиального начальства, учреждается училище девиц духовного звания.
  2. Цель учреждения сего училища состоит в том, чтобы девицам духовного звания давать воспитание, соответствующее двоякому их назначению:
    • а) быть достойными супругами служителей Престола Господня и помощницами их в делах Христианского образования поселян;
    • б) быть попечительными матерями, которые воспитывали бы детей своих в правилах благочестия и благонравия, умели бы развивать в них способности, сообщать им первоначальные познания, и могли бы приготовлять сыновей ко вступлению в училища и наблюдать за полезным употреблением ими вакантного времени.
  3. Училище состоит под покровительством епархиального архиерея.
  4. Училищем заведывает правление, которое состоит из начальницы, благочинного училища и попечителя. Обязанность правления состоит:
    • а) наблюдении над порядком в училище по всем частям;
    • б) в рассмотрении и решении бумаг, поступающих на имя училища и.
    • в) в распоряжениях по экономии училища.
  5. Правление училища имеет прямые сношения с епархиальным архиереем, без всякого посредства, каких бы то ни было, духовных присутственных мест, и обязано каждогодно представлять его высокопреосвященству отчеты о состоянии училища.
  6. Училище помещается в застрахованном каменном доме, жертвуемом одною из учредительниц. При этом доме имеется сад и огород; всего на тысяче пяти стах квадратных саженях, в двух, один от другого только улицею разделяемых планах.
  7. Дом и принадлежащая к нему земля, находятся на Князь-Дмитриевской стороне, во 2-й части, в 122-м и 130-м кварталах под № 1, 5, 6, 13 и 14-м.
  8. Училище содержится на жертвуемый, одною из учредительниц, капитал в семьдесят тысяч рублей серебр.
  9. Училище назначается для девиц духовного звания сирот и преимущественно г. Ржева, и его уезда, и, только в случае свободной вакансии, могут быть принимаемы дети священно-церковнослужителей, уездов: Зубцовского, Старицкого и Осташковского.
  10. Число воспитанниц училища двадцать четыре, на полном содержании заведения.
  11. Круглые сироты принимаются без всякой баллотировки.
  12. Баллотировка допускается, если число круглых сирот, желающих поступить в заведение, превышает число, назначенное для приема.
  13. За круглыми сиротами преимущество, для поступления в училище, имеют дети без отцов.
  14. Баллотировка сего разряда детей может быть допущена только по вышеприведенному, для круглых сирот, случаю.
  15. Две родные сестры в один прием не принимаются, разве только при свободной вакансии.
  16. Чтобы девица могла быть принята в училище, родственники обязаны представить училищному начальству ее метрическое свидетельство, равно как и свидетельство о ее сиротстве; за подписью местного священника и благочинного.
  17. Приходящие ученицы из духовного звания, допускаются в классы за плату пятнадцати рублей серебром в год.
  18. Число их определится, сообразно с возможностью помещения в классах, впоследствии.
  19. Дети принимаются не моложе десяти лет и не старше двенадцати.
  20. Дети принимаются чрез каждые два года, по осьми человек, сроком на шесть лет.
  21. Для посещения воспитанниц, родственниками женского пола, училище открыто во всякое время дня, также как и для старших родственников мужеского пола.
  22. Для родственников — молодых людей, назначено будет особое время и место для свидания с воспитанницами, но, не иначе как в присутствии надзирательницы.
  23. Дети для свидания с родными классов не оставляют.
  24. Посторонние посетители духовного звания допускаются только по окончании классов, до семи часов вечера.
  25. Дети могут быть увольняемы на каникулы и каждый праздничный день, к родственникам и знакомым.
  26. Если родственники и знакомые, желающие взять к себе детей на каникулы или праздники, неизвестны училищному начальству, то они должны представить ручательство в своей благонадежности от какой-либо известной в училище особы.
  27. Классов имеет быть три, считая по два года в каждом.
  28. В первом классе дети учатся:

    • Краткой Священной Истории;
    • Краткому Катихизису;
    • Читать и писать по Русски;
    • Первым четырем правилам Арифметики;
    • Читать по Славянски и переводить изустно в Славянского на Русский язык.

    Во втором классе:

    • Пространному Катихизису и пространной Священной Истории;
    • Краткой всеобщей Истории и Географии;
    • Русской Грамматике;
    • Арифметическим задачам;
    • Счислению по счетам.

    В третьем классе:

    • Церковной Истории;
    • Географии и Истории России;
    • Арифметическим упражнениям;
    • Небольшим сочинениям на Русском языке.
  29. Исключение воспитанниц из училища, почти, не допускается; так как учредительницы того мнения, что неисправимых детей нет, — но если бы встретился такой случай, то исключение воспитанницы может состояться не иначе, как с разрешения епархиального архиерея, если ему будет подано о том прошение, за подписью начальницы, благочинного училища, законоучителя, попечителя и надзирательницы. Буде кто-либо, из вышеозначенных лиц, прошения не подпишет, исключение воспитанницы состояться не может.
  30. Дети долее шести лет, ни по какому случаю в училище оставаться не могут.
  31. Те из них, которые успеха в науках не окажут, могут оставаться в том же классе еще на один курс, но, по истечении шести лет обучения в училище, должны быть выпущены из оного.
  32. Училище выдает каждой девице, при ее выпуске, свидетельство об ее поведении, успехах в науках и о том, что она действительно воспитывалась в заведении. Свидетельство это должно быть подписано начальницею и благочинным училища и утверждено приложением училищной печати.
  33. Если воспитанница в течение учебного курса, по какому бы то ни было случаю, выбудет из училища, то училищное правление имеет право заместить, или оставить праздно очистившуюся вакансию. Впоследствии времени, когда подобные обстоятельства более уясняться на деле, будет поставлена о том особая статья.
  34. Для ближайшего надзора за детьми, при училище должны быть: начальница, надзирательница, рукодельница и хозяйка.
  35. Вышеозначенные лица состоят на жаловании от училища и имеют на счет училища готовый стол, одинаковый с детьми, без всякой перемены или прибавки в кушаньях.
  36. Начальница обязана наблюдать за общим порядком и состоянии училища, как в нравственной, так и по учебной и хозяйственной части.
  37. Должность начальницы должна занимать особа, вполне образованная, известная местным жителям, пользующаяся уважением общества и, преимущественно, такая, которая имела уже случай заниматься воспитанием детей.
  38. Выбор начальницы зависит от благочинного училища и попечителя. Выбор этот должен быть утвержден епархиальным архиереем.
  39. Надзирательница обязана присутствовать в классах и имеет ближайший надзор за нравственностью и поведением детей.
  40. Должность надзирательницы должна занимать особа, достаточно образованная, которая могла бы повторять с детьми уроки, и сама от себя, что-либо, пояснять им.
  41. Рукодельница будет обучать детей, преимущественно, шитью, шитью белья и платья; и, если средства заведения позволят, то — вышиванию золотом и шелками, также шитью разных церковных вещей.
  42. Должность хозяйки должна занимать особа, вполне опытная в своем деле, так чтобы можно было доверить ей заниматься с детьми всем домашним хозяйством.
  43. Выбор надзирательницы, рукодельницы и хозяйки зависит от начальницы, благочинного училища и попечителя.
  44. Начальница, надзирательница, рукодельница и хозяйка могут по праздничным дням отлучаться из заведения по-очередно.
  45. Они могут отлучаться из заведения также по-очередно, и на более долгое время, а именно: на каникулы, на сырной неделе, на Пасху и праздник Рождества Христова, но не иначе как с разрешения училищного начальства.
  46. Благочинный училища, как член училищного правления, обязан подробно знать все правила заведения, по части учебной, нравственной и хозяйственной, и наблюдать за точным исполнением их.
  47. Попечитель заведывает всею хозяйственною частью и занимает должность церковного старосты при училищной церкви.
  48. Выбор благочинного и попечителя училища зависит от всех городских священников и трех сельских благочинных. Попечитель и Благочинный училища утверждаются в своей должности епархиальным архиереем.
  49. Благочинный училища избирается, из ржевских городских священников, сроком на три года.
  50. Попечитель избирается, из ржевских граждан, сроком на три года.
  51. Чтобы выбор благочинного училища и попечителя мог считаться действительным, должны непременно присутствовать на выборах не менее двенадцати священников, в том числе два сельских священника.
  52. При заведении будет учреждена домовая церковь, на собственный счет одной из учредительниц.
  53. При церкви должны быть: священник и диакон на причетнической вакансии.
  54. Священник, он же и законоучителю, будет получать жалованья от училища триста рублей в год.
  55. Диакон будет заведывать письмоводительством по училищу, преподавать детям какой-либо предмет, и учить их церковному пению. Диакон будет получать жалованья двести рублей серебром в год.
  56. Кроме сего священник будет получать квартирных денег девяносто рублей серебром, а диакон шестьдесят рублей серебром в год.
  57. На сей предмет при училище имеется жертвуемый одной из учредительниц, особый, неприкосновенный капитал, в три тысячи рублей серебром в пяти процентных банковых билетах.
  58. Определение священника и диакона может состояться не иначе, как с согласия училищного правления.
  59. В случае, если священник или диакон, окажутся неспособными к преподаванию в училище, то правление делает представление епархиальному архиерею о назначении других лиц на их место.
  60. С укомплектованием училища, будет еще третий учитель, или для Истории и Географии, или для Русского языка, смотря по надобности.
  61. При училище имеется, жертвуемый одной из учредительниц, запасный капитал, неприкосновенный, ни в каком случае, суммой на шесть тысяч рублей серебром в рентах.
  62. Вышеозначенный запасный капитал должен каждогодно увеличиваться из следующих источников:
    • а) Процентов с шести тысяч рублей будет причитаться триста тридцать р. сер. в год. На эту сумму должно, приобретать пяти-процентные банковые билеты, что, из года в год, составит значительную прибавку.
    • б) Если будут приходящие ученицы за плату пятнадцати рублей сер. в год, то одна половина, получаемой из этого источника, сумма должна быть разделяема между учителями; другая половина, свечный и кошельковый сбор церкви, и какие бы то ни было денежные пожертвования, сделанные без особого указания на расход их, причисляются к запасному капиталу.
  63. Шесть тысяч р. фонда, как сказано выше, неприкосновенны ни в каком случае; но приращения на эту сумму, из всех упомянутых источников, имеют следующее назначение:
    • а) На какую-либо капитальную перестройку, или поправку зданий заведения.
    • б) На поддержание церковной утвари и облачений.
    • в) Расходы на лекарство и доктора; кроме того, так как дети подвергаются не редко эпидемическим болезням, то может встретиться нужда в расходе на наем временной сиделки.
    • г) Кроме сего (хотя это и не вошло в программу учения), дети будут наглядно знакомиться, с пригодными для народной медицины, лекарственными растениями, из которых многие будут самыми детьми сеяться в саду и огороде. Имеющий состоять врач при училище, смотря по тому, как он найдет лучшим в разговорах ли с детьми, или, составя маленькие медицинские записки, будет знакомить их с более необходимыми, в домашнем быту, правилам гигиены и с действием, и с употреблением в обыкновенных болезнях простых подручных средств. Приобретенные, таким образом, девицами некоторые медицинские сведения, послужат им щитом от обмана знахарей и знахарок, и от употребления в болезнях вредных веществ, суеверных действий. Для сего правление училища изберет опытного врача, который бы занялся детьми безвозмездно; но впоследствии, когда правление, следя за способом преподавания медицинских сведений, более уяснит себе этот предмет, он войдет в программу учения, и расходы по оному будут, также из вышесказанных источников.
  64. Капитал в рентах, на имя заведения, должен находиться в Ржевском уездном казначействе. Получаемые с капитала проценты, назначаемые на содержание заведения, хранятся в особом сундуке, в здании заведения.
  65. Ключ от сундука должен находиться у начальницы училища; сундук же, запечатанный печатями благочинного училища и попечителя, может открываться только ими, вместе с начальницей.

Примечание.

  • П. 1) При жизни учредительниц выбор лиц для заведения принадлежит им одним с утверждением епархиального архиерея.
  • — 2) Должность начальницы, по обоюдному согласию, они оставляют за собой, и могут сменяться одна другою.
  • — 3) Учредительницы представляют себе право иметь при училище особую надзирательницу, или занимать ее должность сами.
  • — 4) Если которая-нибудь из учредительниц будет вынуждена оставить заведение по воле Божией, то училище, в полном своем составе, переходит к оставшейся.
  • — 5) Оставшаяся имеет право принять или отказаться от занятий по училищу, но, во всяком случае, она может пожизненно занимать в училище то помещение, которое имела.
  • — 6) Ежели учредительницы выедут из г. Ржева, то должен состоять выбор начальницы училища, но и за тем учредительницы оставляют за собой право общего надзора над заведением, и могут всегда сделать свои распоряжения, в случае каких-либо беспорядков в училище.
  • — 7) Когда училище будет в полном своем составе, то учредительницы предоставляют себе право, смотря по надобности, делать изменения и прибавления в положении об училище, но не иначе как с разрешения и утверждения епархиального преосвященного.

Подлинное подписали:

Члены Консистории:
Кафедрального Собора протоиерей Козьма Чередеев.
Мироносной Церкви протоиерей Михаил Голосов.
Владимирской Церкви иерей Василий Владиславлев.
Екатерининской Церкви иерей Алексей Белюстин.
Никитской Церкви иерей Илья Осташев.

Секретарь Маевский.

Из статьи протоиерея В. Владиславлева «Некоторые воспоминания о почившем в Бозе Высокопреосвященном Алексие» в Тверских Епархиальных Ведомостях № 15, 1877 г.

1) Поездка во Ржев.

Высокопреосвященный Алексий отличался быстрым, энергическим характером; он не любил дело откладывать в дальний ящик, а любил, чтоб оно делалось сейчас же.

Владыка вскоре по прибытии в Тверь узнал, что во Ржеве есть училище для сирот духовного звания Ржевского, Старицкого и Осташковского уездов, основанное Мазуриной; ему крайне хотелось посмотреть это училище и придумать, нельзя ли это училище обратить в Епархиальное училище для всей Тверской епархии. Мысль эта зародилась у него вскоре после Епархиального съезда, бывшего в половине декабря прошедшего года. Так же во Ржеве было и другое дело, ожидавшее личного воззрения Владыки, это дело о постройке или приобретении покупкою нового дома для Ржевского духовного училища. Это последнее дело представляло некоторую запутанность, по неодинаковости взглядов начальства Ржевского духовного училища и духовенства училищного округа. Духовенство училищного округа желало приобрести покупкою каменный двух-этажный дом к училищным потребностям; а училищное начальство не принимало этого дома, находя не удобным для помещения училища; дело в таком положении находилось года три или больше. Владыка говорил: «я взгляну, и одним разом разрешу этот вопрос, рассеку этот гордиев узел».

[Опускается подробное описание того, как Владыка не смог осуществить поездку зимой. Только после пасхи 12 апреля он сумел вырваться в Ржев.]

Между тем в Ржевском училище девиц духовного звания возникло дело, требовавшее содействия владыки. Из училища выбыл диакон, преподававший там некоторые предметы учебного курса. На его место охотников никого не было. О месте объявлено было в Епархиальных ведомостях, — желающих не было; владыка приказал вызвать к себе двух псаломщиков, из окончивших богословский курс, — и предлагал им проситься на дьяконское место в Ржевское училище; но псаломщики отказались от места нежеланием. Тогда владыка написал к законоучителю духовного женского училища, чтобы он передал учредительницам училища г-жам Мазуриной и Булах, не согласятся ли они некоторые предметы преподавания, лежащие на диаконе, взять от него и поручить или одной из воспитанниц училища, хорошо окончивших курс, или пригласить со стороны кого-нибудь с платой хоть 100 руб., а дьякону предоставить, кроме службы церковной и письмоводства по училищу, некоторые только из лежавших на нем предметы преподавания, не убавляя впрочем у него платы. И если учредительницы согласятся на это, то написали бы ему. Об этом же владыка приказал написать г-же Булах и редактору Епархиальных ведомостей. Булах отвечала редактору, что она не может согласиться с предположениями владыки и ждет личного свидания с ним.

Так потребность быть во Ржеве увеличивалась все более и более и удовлетворение ей делалось неотложным.

<...>

По окончании пасхальной недели, владыка стал собираться в путь во Ржев; в день преполовения [109] праздника он назначил свое служение в Ржевском соборе; и желал устроить крестный ход на реку Волгу так, чтобы одновременно с соборным ходом и из двух церквей единоверческих был совершен крестный ход на другом берегу Волги.

Прибыв один без свиты своей, которая должна была приехать после, — во Ржев, владыка тотчас же отправился в церковь, которая существует при Ржевском Мазуринском училище.

— Я прибыл во время литургии, — рассказывал владыка после своего возвращения, — отстоял службу и осмотрел церковь. «Не знаю, я еще не видал вашего училища, — сказал я Н.А.Булах, которая состоит начальницей училища и распоряжается всем с полным самовластием по поручению г-жи Мазуриной, — но что я вижу в вашей церкви, то все прекрасно; она украшена по царски». Затем я осмотрел училище; помещения превосходные; чистота, порядок отличные. Классные комнаты высокие, светлые, воздух легкий и здоровый; — прекрасно. Воспитанницы все смотрят так весело и такие здоровенькие. Я спросил их; отвечают смело, развязно и так разумно; — прекрасно… Я осмотрел все здания, — продолжал Владыка, — все отлично устроено. Помещения и дортуары, — столовая и прочие комнаты — превосходные. Всех зданий построено тысяч на сто. Я выразил полное мое удовольствие и радость, что я видел училище и обещался еще побывать.

Между тем второй раз побывать мне не удалось; моя квартира была на другой стороне Волги, и при усилившемся разлитии воды перевозу не было на ту сторону в экипажах. Я пригласил г. Булах к себе.

Когда она явилась, я принял ее с особенной лаской, и сказал ей: «Ваше училище превосходно; превосходно и устроено, превосходно и ведется. Но вы знаете, что оно просуществует так под вашим руководством еще лет 30 или 40, пока вы и г. Мазурина живы, — а потом оно поступит под ведение Епархиального начальства. Не лучше ли теперь при вас же устроить дело так, чтобы училище ваше сделалось училищем Епархиальным, — чтобы в нем воспитывались не одни только сироты трех уездов: Ржевского, Осташковского и Старицкого, а девицы духовного звания со всей Епархии, и не сироты, а и дочери живых священно-церковнослужителей».

— У нас и теперь есть пансионерки, — отвечала Булах; и мне отбоя нет от священников, желающих поместить своих дочерей за известную плату.
— А велика-ль плата?
— 75 руб. в год.
— Ну вот видите, это доказывает, что духовенство вполне сознает необходимую потребность в таком училище, как ваше.

Булах внимательно слушала.

— А мы выхлопочем права вашим воспитанницам; (*) увеличим программу и дадим некоторое денежное пособие с своей стороны.

(*) Об этих правах было дело, но оно кончилось не в пользу училища, именно потому, что оно не Епархиальное.

Булах все слушала.

— Если потребуется прибавить помещение для воспитанниц; и это сделаем; — мы построим около ваших зданий новый корпус воспитанниц на полтораста. Ведь место позволит?
— Позволит.
— А у нас есть и начальница для такого училища; женщина умная, благонамеренная, усердная, энергичная; во всех отношениях достойная быть начальницей Епархиального женского училища.

Булах с тревогой душевной и некоторым изумлением слушала речь Владыки, недоумевая, кого он метит в начальницы; ее взоры впились во Владыку.

— Это Н. А. Булах.

Булах чуть не вскрикнула.

— Какой лучше нам искать еще начальницы; вы прекрасно устроили это училище; вы прекрасно ведете его; вам честь и хвала; вас мы и сделаем начальницей не просто Мазуринского только училища, но — Тверского Епархиального женского училища, основанного вначале Мазуриной. Вы будете иметь у себя под надзором не 30 девиц, полтораста или двести.

Булах с умилением смотрела на Владыку.

— У нас есть и эконом для этого училища, — человек честный, распорядительный, усердный; — это Н.Булах (*). Он теперь ведет хорошо дело экономии; он и тогда поведет его хорошо.

(*) Сын Н.А.Булах, который и теперь служит экономом при училище.

— Владыка святый, я совершенно с вашими мыслями согласна, — сказала Булах.
— Так надо переговорить с самой Мазуриной, как ей это понравится, — сказал владыка.
— Не надо, не надо; она меня вполне уполномочила во всем.
— А может быть она что-нибудь изменит?
— Ничего, ничего не изменит.

Владыка отпустил Булах с желанием, чтобы дело поскорее уладилось.

Устроив дело об женском Епархиальном училище, Владыка приступил к делу о доме Ржевского духовного училища.

[Решено строить новый дом.]

Пред последней поездкой владыки в Осташков нам пришлось спросить его: а что дело о женском Епархиальном училище, владыка святый?

— Идет, идет. Булах писала ко мне еще письмо [см. ниже Приложение IXАН], чтобы я ускорил этим делом; я послал архитектора снять план ныне существующих зданий училища, и составить план предполагаемого нового корпуса для помещения девиц Епархиального духовенства. От нас потребуется тысяч сорок, не более, или немного более, — мы их найдем.
— Без всякого сомнения.
— Мы обратимся к настоятелям монастырей и к духовенству с просьбою о пожертвованиях. — Не много пожертвуют, я знаю; Бог с ними; пусть всякий жертвует добровольно. Мы займем сумму и выплатим.
— Для всей Епархии легко выплатить такую сумму; тем более что она приобретает в Мазуринском училище одних зданий тысяч на сто, да еще внесено в кредитные учреждения 90 т. для того, чтобы из процентов шла плата учителям за учение, и на содержание сирот.
— А что училище будет во Ржеве, а не в Твери, — продолжал Владыка, — это ничего. До Ржева идет железная дорога; родителям, которые доехали до Твери с своими дочерьми, немногого будет стоить доехать и до Ржева. Да и мне, если я вздумаю осмотреть училище, нетрудно это сделать; двое суток только нужно взад и вперед.
— Не будет ли затруднения в приискании учителей? В уездном городе это не так легко.
— Не будет; там и теперь есть духовное, гражданское училище, женская прогимназия; учительская семинария… Да если потребуется, иметь и своих учителей, то если мы дадим им хорошее жалование, пойдут к нам и свои.
— Все это превосходно, владыка святый. Вы сделаете для Тверской Епархии такое дело, которое увековечит вашу память в ней.
— У вас есть маленькая дочь? — спросил быстро владыка.
— Есть.
— Скольких лет?
— Девяти.
— Ну вот готовьте ее на следующий год в Ржевское Епархиальное училище девиц духовного звания, основанное вначале Мазуриной.
— Слушаю, владыка святый.
— Да, да. — А когда я приеду из Осташкова, вы готовьтесь писать статью.

Не удалось заботливому архипастырю довершить начатого им прекрасного дела. — Дай Бог, чтоб оно довершено было его преемником.

Данные сведения были затребованы архиепископом Алексием с намерением придать Ржевскому училищу статус Тверского епархиального женского училища. Планам этим не суждено было сбыться в связи со смертью Алексия 9 июня 1877 года. Сведения сопровождались письмом Н.А.Булах:

«Имею честь согласно приказанию вашему препроводить сведения о настоящем положении училища. Искренно желаю, чтобы эти сведения не изменили мыслей вашего В-ства нa счет будущего его устройства; и прошу вас верить, что я с полной готовностью буду содействовать стараниям В.В-ства»

Сведения о состоянии Ржевского Училища для девиц духовного звания в 1877 году

Училище девиц духовного ведомства существует с 1866 года. Оно помещается в двух каменных двух-этажных домах, соединенных между собой теплым коридором, и имеет отдельно устроенную церковь, соединенную также коридором с одним из училищных домов.

По сие время училище содержалось на проценты с капитала в 79 000 руб., первоначально пожертвованного учредительницами при основании училища, и на проценты с капитала в 16 500 руб., пожертвованного впоследствии в разное время; в числе сих последних 16 500 руб. заключается также пожертвование и на содержание стипендиатки имени Высокопреосвященнейшего Филофея, ныне Митрополита Киевского. Но вследствие пожара, бывшего в г. Ржеве в 1875 г., в который сгорел собственный дом священника и некоторые постройки училища, я, при производстве училищных построек, нашла выгодным устроить в тоже время помещение для священника и диакона, вблизи самого училища, которые согласились за казенное помещение преподавать все предметы в младшем классе, которые раньше этого преподавала особая учительница за плату 96 руб. в год, при чем пользовалась готовым помещением при училище и столом. Рассчитав, что жалованье и содержание учительницы останутся в барышах, и что я могу увеличить число своекоштных воспитанниц, — вместо двух в каждом классе иметь их по четыре, а также увеличить плату с пансионеров по 20 руб. с каждой, т.е. вместо 55-ти получать 75 руб. каждогодно, и что вся постройка будет стоить не дороже 5 000 руб., я решилась эти пять тысяч капитала на постройку взять. Училище чрез это успокоило вполне своих преподавателей; кроме того, не принимая в расчет остающееся содержание преподавательницы, имеет доходу на 86 руб. более, чем получалось со взятых пяти тысяч; и так вследствие взятых пяти тысяч в настоящее время капитала при училище имеется 90 500 руб.

Делами училища заведует правление, которое составляют: учредительница Наталья Антоновна Булах, она же и начальница училища, благочинный протоиерей Ржевского Успенского собора Николай Петрович Лавров, попечитель коллежский асессор Николай Егорович Булах и попечительница коллежского асессора жена Анна Павловна Булах [жена Николая Егоровича – АН.].

Число воспитанниц в настоящее время 34; из них в старшем классе на полном казенном содержании находится 9, из коих одна стипендиатка имени Высокопреосвященнейшего Филофея, и две своекоштных; в среднем классе на полном казенном содержании — 8 и 3 своекоштных, из них одна принята без баллотировки, как дочь лица, имеющего близкое отношение к училищу; в младшем классе на полном казенном содержании — 7 и своекоштных пять.

Примечание. Число прошений в настоящем 1877 г. было сиротских, имеющих право на полное казенное содержание 9, но из сирот одна не явилась, а другая оказалась совершенно безграмотной, почему и поступило на полное казенное содержание только 7; вследствие этого Правление училища нашло возможным принять одну лишнюю своекоштную воспитанницу, об коих прошений в настоящем 1877 г. было 13 на 4 ваканции.

В преподавании училище следует программе Министр. Нар. Пр. для женских прогимназий, дополняя ее в тех предметах, которые в большем против нее объеме требуются от лиц, подвергающихся испытанию на звание городских учительниц.

Преподается:

1) по закону Божию: свящ. истории В. и Н. завета, пространный катехизис, из общей и Русской церков. истории важнейшие события и объясняется Богослужение.

2) по Русскому языку — из грамматики синтаксис, этимология и орфография; преимущественное внимание обращается на практические, устные и письменные занятия, так как они составляют существеннейшее требование при испытаниях воспитанниц на учительские звания.

3) Арифметика проходится вся и курс наглядной геометрии, составленный для уездных училищ.

4) По географии — математическая, физическая и политическая география всех частей света, но подробно проходится преимущественно география России.

5) История гражданская Русская в связи со всеобщей.

Закон Божий и Русский язык преподает священник училищной церкви. Для арифметики, истории и географии за выбытием диакона, второго преподавателя, приглашены два учителя, известные училищу педагогической опытностью.

С 1874 г. в число преподаваемых предметов введен французский язык.

Под наблюдением рукодельницы воспитанницы обучаются обыкновенным женским рукодельям.

При больнице имеется особая смотрительница, в ведении которой находится также ризница и детская библиотека.

Училище имеет библиотеку книг для чтения и библиотеку учебных пособий; тех и других 1300 книг.

Священник при готовой квартире получает содержания в год 600 руб., приходящая преподавательница французского языка — 120 руб., преподавательница французского языка, живущая в училище — 150 руб., рукодельница и больничная смотрительница по 96 руб., экономка — 72 руб. и преподаватели арифметики, истории и географии — по 50 коп. за часовой урок.

Содержание Приложения X

Особый интерес церкви. Епархиальное училище

В Тверской епархии, в отличие от многих других, не было своего женского епархиального училища. Зато имелось частное Мазуринское заведение для девиц духовного звания. Формально оно входило в епархиальную систему, но действовало по своему уставу, утвержденному Св. Синодом. По этому уставу в Ржевском училище воспитывались девицы только из четырех городов с уездами: Ржева, Зубцова, Старицы и Осташкова, и по преимуществу сироты. Всего пансионерок было чуть больше 30, а Тверская епархия остро нуждалась в 150–200 местах для дочерей духовенства, но строительство нового училища с нуля было неподъемной задачей из-за острой нехватки средств.

Еще в 1870 году архиепископ Филофей поднимал вопрос об устройстве Тверского епархиального женского училища, но попытки его решения ничем не увенчались. Более или менее реальные очертания дело обрело в 1876 году на съезде Тверского духовенства по предложению недавно назначенного архиепископа Тверского и Кашинского Алексия (Ржаницына). Съезд постановил учинить ежегодный сбор с каждого причта в епархии в размере от 2 до 6 рублей в зависимости от «благосостояния» прихода и ходатайствовать перед Св. Синодом об оставлении в епархии 13 тыс. руб., ежегодно отсылаемых в Западные губернии как раз на содержание тамошних женских училищ.

Сбор средств при таких условиях явно затягивался на многие годы, а нужда в училище была неотложной. Деятельный Алексий увидел возможность быстрого разрешения вопроса в использовании Мазуринского заведения в качестве основы. По грубым прикидкам Высокопреосвященства здания Ржевского училища вместе с его домовой церковью стоили около 100 тысяч рублей. В случае перевода училища в статус епархиального Тверская епархия получала бы на «баланс» не только эти здания, но и 95 тыс. капитала, на проценты с которого велось содержание училища — весьма выгодная сделка. Со стороны епархии нужно было изыскать тысяч 40 на строительство дополнительного корпуса для новых воспитанниц и около 5 тысяч ежегодно на обеспечение расширенного штата учителей. Алексий полагал, что такие деньги можно быстро найти, если поднапрячься. Была еще и тайная надежда опять же на Мазурину и Булах:

«Разве Бог не вложит ли в душу учредительниц доброго желания — применить окончательно свое училище к потребностям епархиального училища, и довершить свое святое дело новым пожертвованием, за что епархиальное духовенство вечно будет молить Бога за них.»

В начале мая 1877 г. Алексий специально поехал в Ржев, чтобы договориться с Булах о преобразовании Ржевского училища для девиц духовного звания в Тверское епархиальное женское училище. Он очень высоко отозвался о деятельности начальницы и посулил Наталье оставление ее на этой должности и в преобразованном учреждении, а ее сыну Николаю сохранение поста эконома. Булах не могла устоять от столь лестного предложения и немедленно согласилась. Дело быстро завертелось — Алексий послал в Ржев архитектора для составления плана предполагаемого нового корпуса училища, а протоиерею Владиславлеву даже посоветовал готовиться на следующий год отправлять дочь на воспитание в Ржев.

Но случилась беда — Владыка Алексий в июне того же года неожиданно скончался, пробыв архиепископом Тверским и Кашинским всего 9 месяцев. Его место занял архиепископ Евсевий (Ильинский), которого, похоже, не очень занимала мысль об устроении женского епархиального училища. Булах же загорелась не на шутку — идея о преобразовании Ржевского училища в епархиальное стала, по ее словам, «заветной мыслью». Она по инерции написала на имя Евсевия докладную записку, в которой высказала условия, которые ей хотелось бы оставить в силе в то время, когда училище сделается епархиальным (эти условия полностью изложены ниже в статье Владиславлева ТЕВ 1878 № 17). Очевидно, что записка была совсем не ко времени — Булах не поняла, что поезд уже ушел, а Евсевию, наверное, странно было читать какие-то условия, поставленные неведомой ему начальницей училища из уездного города. Он не стал особо разбираться и спихнул записку в Консисторию, которая придралась к формальному требованию Устава епархиальных женских училищ об открытии оных исключительно на средства духовенства епархии и в свою очередь передала дело на рассмотрение будущему съезду тверского духовенства 1878 года. Съезд по вопросу устроения женского епархиального училища не только не обращался к «ржевскому варианту» (идея создания учреждения епархиального уровня в уездном городе не была уж столь популярна), но, сославшись опять же на нехватку денег, вовсе отложил вопрос о епархиальном училище до лучших времен. А тут и Евсевий почил в Бозе — наступила эра Высокопреосвященнейшего Саввы, у которого с Булах сложились, скажем мягко, специфические отношения [110].

Хотя докладная записка Булах пропала втуне, но нам она всё же интересна некоторыми пунктами, характеризующими приоритеты начальницы. Если говорить по-простому, то Булах хотела оставаться «при делах» в училище, даже в случае, если она не занимала никакой должности в преобразованном учреждении — то есть частично сохранить некоторые действовавшие пункты Устава Ржевского училища. Это были требования надзора и права вмешиваться в дела училища в случае каких-либо непорядков, полного распоряжения церковной утварью и доходами домовой церкви и тому подобное. Первым же пунктом стояло условие оставления за Булах и Мазуриной личных покоев в здании училища и даже неприкосновенности теплого перехода из этих помещений в церковь. Мы видим, насколько важна была для Булах квартира при училище, так что «удаление» из нее было сильным ударом для обвиняемой.

Другие условия в докладной записке касались сохранения статуса и денежного довольствия для двух священников домовых церквей: училища и приюта, а также оставления преимущественного права обучаться в училище всё тем же сиротам из четырех уездов, причем, право отбирать этих сирот тоже должно было сохраниться за Булах. Тем самым, она как бы подчеркивала, что заботится не только о себе, но радеет и за сирот, и за персонал училища. Кстати, в денежное содержание священников была заложена плата за регулярное поминовение умерших родственников Булах и Мазуриной, то есть и здесь можно усмотреть эгоистический элемент.

Выход Натальи Булах на губернский уровень не состоялся, но то, что ее заметил, лестно отзывался и даже уговаривал Владыко Алексий, позволило ей думать о своей нужности и незаменимости для епархиального начальства, даже слегка «зарваться», что и стало толчком в цепи последующих неприятных для нее событий.

Дело Алексия еще какое-то время будировал протоиерей Владимирского собора и редактор Тверских Епархиальных Ведомостей Владиславлев. Далее приводятся выдержки из его статей на эту тему.

Владиславлев. История вопроса и предложения

Вопрос об устройстве женского епархиального училища

Тверские Епархиальные Ведомости 1877 № 21 с.438.

И этот вопрос в Тверской епархии может быть удобнее разрешен, нежели в другой такой епархии: но опять при помощи от епархиального свечного завода. Известно уже, что в Тверской епархии, именно в Ржеве, существует училище для девиц духовенства, особенно для сирот Ржевского, Старицкого и Осташковского уездов — основанное в видах благотворения сиротам духовенства А.В.Мазуриной и Н.А.Булах.

По словам в Бозе почившего преосвященного Алексия, учредительницы согласны обратить это училище в епархиальное училище; и духовенству Тверской епархии придется употребить тысяч сорок на устройство особого корпуса для помещения своекоштных воспитанниц.

Если прибавить к этим 40 т. еще тысяч 20 для снабжения корпуса всеми принадлежностями, как учебными, так и комнатными, то и эта сумма в общей своей сложности не будет слишком страшна для духовенства целой епархии, когда свечной епархиальный завод, по примеру других епархиальных заводов будет уделять ежегодно известную часть от своих выгод.

Уже большая часть сделана вышеупомянутыми благотворительницами; духовенству Тверской епархии придется только дополнить сделанное.

Мы не говорим здесь о тех 14 т. руб., которые ежегодно отсылаются из Тверской епархии в пользу женских духовных училищ в две епархии западного духовенства. Чрезвычайно желательно, чтобы эти деньги были оставлены на содержание Тверского епархиального женского училища.
И если высшее духовное начальство согласится на это желание духовенства, тогда сумма эта даст полную возможность содержать в Ржевском женском училище не только всех сирот-девиц бесплатно, но многим из таких девиц, которые имеют родителей, учиться и жить в училище бесплатно.

Обращение Ржевского училища для девиц духовенства в епархиальное училище

Тверские Епархиальные Ведомости 1878 № 17 с.373–376.

Н.А.Булах, одна из учредительниц Ржевского училища для сирот-девиц духовенства городов Ржева, Зубцова, Старицы и Осташкова с их уездами, подала докладную записку высокопреосвященному Евсевию, в которой заявляет свое желание, сделавшееся уже, по словам ее, заветною ее мыслью, о преобразовании Ржевского училища в епархиальное.

При этом г. Булах высказала те условия, которые ей хотелось бы оставить в силе и в то время, когда училище сделается епархиальным. Эти условия следующие:

  • чтобы оставить за нею и Ан. В. Мазуриной, — другой учредительницей училища, то помещение в училище, которое они теперь занимают, даже если бы они не занимали никакой должности при училище;
  • чтобы им, учредительницам, и по выбытии их из города Ржева, оставлено было право общего надзора над училищем и возможность всегда сделать свои распоряжения в случае каких-либо беспорядков в училище;
  • чтобы средства училищного священника, как бесприходного, по преобразовании, не были ниже получаемых им в настоящее время, — так как в настоящем его содержании находится и вознаграждение за поминовение усопших родственников Ан.В.Мазуриной и Н.А.Булах;
  • чтобы распоряжение церковной утварью и священными облачениями, равно продажа свеч и церковные доходы и расходы остались в распоряжении ее, г. Булах;
  • чтобы при производстве новых построек, необходимых для распространения училища, дано было ей, г. Булах, знать, где и что будет строиться, а равно к какому времени будет окончена известная часть постройки, дабы возможно было предупредить всякое стеснение для имеющихся налицо воспитанниц;
  • чтобы не было уменьшаемо против определенного уставом училища число сирот с стипендиаткою имени высокопреосвященного Филофея, митрополита Киевского (25 воспитанниц), и чтобы места эти принадлежали, как было доселе, сиротам городов: Ржева, Зубцова, Осташкова и Старицы с их уездами;
  • чтобы дочерям священников училищной церкви Виноградова и дома призрения Панкова предоставить право, — буде пожелают их родители, — воспитываться в училище на полном казенном содержании;
  • чтобы по вниманию к десятилетним трудам законоучителя священника Виноградова оставить за ним должность законоучителя с правом инспектора училища, и чтобы, наконец, и священника Панкова оставить преподавателем арифметики и геометрии.

Все эти условия по существу своему удобоприемлемы, кроме одного, именно распространения и некоторых переделов в училище соответственно с гораздо большим числом воспитанниц, чем какое теперь налицо состоит.
Этот пункт условий потребует серьезных и многотрудных соображений. Лучше всего было бы, если бы составлена была комиссия из Ржевского протоиерея и законоучителя училища, — как представителей духовенства, из Н.А.Булах, как представительницы училища, — и архитектора; комиссия эта должна определить, какие именно пристройки и преобразования потребны, и на какую сумму; и представить для соображения епархиальному начальству. За тем потребуются новые соображения, откуда взять необходимую сумму на эти перестройки и преобразования.
Тверская епархия не имеет ни своего свечного завода, ни других источников, откуда бы можно было взять эту сумму. Правда из суммы, собираемой с церквей Тверской епархии, отделяется ежегодно до 12 т. на содержание женских духовных училищ в западных епархиях, и Тверское духовенство может ходатайствовать пред Св. Синодом об оставлении этих денег в пользу своего епархиального училища, но и этого источника недостаточно.
Разве Бог не вложит ли в душу учредительниц доброго желания — применить окончательно свое училище к потребностям епархиального училища, и довершить свое святое дело новым пожертвованием, за что епархиальное духовенство вечно будет молить Бога за них.

Правда и теперь их пожертвования весьма значительны; именно в 1865 г. при начале основания самого училища Н.А.Булах пожертвовала: каменный двух-этажный дом со всеми принадлежащими к нему постройками; всей земли под домом, садом и огородом 1500 кв. сажень; а г. Мазурина:

  • а) капитал в рентах в 75 т., на проценты которого содержатся сироты-воспитанницы училища;
  • б) запасный капитала 6 т., проценты с которого назначены на поддержание зданий училища и на другие непредвиденные потребности его;
  • капитал в 3 т., проценты с коих назначены на квартирные деньги священнику и дьякону.

На счет учредительниц же устроена при училище прекрасная домовая церковь во имя Смоленской иконы Божьей Матери и библиотека для училища.

В последующее время средства училищные еще увеличились: в 1868 г. положен капитал в 4500 руб., а в 1869 г. в 5900 руб., да в 1870 г. внесено 6100 руб. на учреждение стипендии имени высокопреосвященного Филофея, ныне митрополита Киевского.

Преподавателями при училище состоят:

  • а) законоучитель, он кроме закона Божия преподает еще и русский язык;
  • б) преподаватель арифметики и геометрии и
  • в) преподавательница.

Жалованье законоучителю при готовой квартире и отоплении 600 руб., учителю арифметики и геометрии 450 руб.

Для соображения здесь не мешает сделать выписку из проекта штатов епархиальных женских училищ.

1 Начальница училища при казенной квар. — 500 р.
6 Воспитательницам, каждой по 180 руб. — 1080 р.
Одной воспитательнице заведывающ. библиотекой — 25 р.
Законоучителю — 750 р.
Ему же по должности инспектора классов — 150 р.
Преподавателям:
а) Русского языка — 735 р.
б) Арифметики и геометрии — 700 р.
в) Географии — 420 р.
г) Истории — 315 р.
д) Физики — 175 р.
е) Педагогики — 70 р.
Учителям:
чистописания — 120 р.
пения — 120 р.
Эконому — 200 р.
Врачу — 100 р.
Делопроизводителю — 100 р.
На канцелярские расходы — 50 р.
—————
Всего 5595 р.

Значит в той сумме, которая теперь расходуется на преподавателей в Ржев. училище, потребуется 4400 или немного менее того.

Мы вполне уверены, что духовенство Тверской епархии глубоко сознает необходимость в образовании дочерей своих и заботится об этом святом деле, сколько у него есть возможности. Предложение г. Булах чрезвычайно заинтересует его, и вызовет к зрелому обсуждению столь дорогого и серьезного дела. (*)

(*) Всякое дельное заявление и обсуждение этого вопроса редакцией будет принято с живым сочувствием, и будет предано печати.
Ред. Прот. В. Владиславлев.

К вопросу об устройстве женского епархиального училища

Тверские Епархиальные Ведомости 1882 № 9 с.261–273.

Кто внимательно следит за жизнью нашего епархиального духовенства и теми вопросами, которые поднимаются им, тот, разумеется, не может не сознаться, что последнее десятилетие в жизни нашей епархии богато вопросами, оставляющими по себе глубокий след в истории Тверской епархиальной жизни. Многие из таких вопросов окончательно порешены, другие стоят на очереди и ждут своего решения. К числу вопросов решенных нашим духовенством принадлежит, без сомнения, вопрос о благоустройстве духовно-учебных заведений для сыновей. Мы не станем напоминать о том, как решились эти вопросы, так как все постановления съездов по этим вопросам известны каждому из членов причта, — скажем одно: больше того, что сделано духовенством для того, чтобы обеспечить духовно-учебную часть в епархии для сыновей своих, пока сделать нельзя и желательно только, чтобы положение дел не изменилось к худшему. Но есть вопросы, которые настойчиво говорят о том, чтобы решены были в том или другом смысле. К числу таких то вопросом [так] принадлежит вопрос, поднятый нашим духовенством еще в 1876 году, но до сих пор нерешенный — вопрос об устройстве женского епархиального училища в г. Твери, которое бы давало девицам, окончившим в нем курс те же права, какие дает женская гимназия.

Доказывать необходимость такого училища в епархии, нам кажется излишним, частью потому, что об этом духовенство само заявило на двух епархиальных съездах 1876 и 1878 года, частью потому, что почти каждый из отцов, имеющих дочерей, собирает последние свои гроши, чтобы дать дочерям своим образование в каком-либо учебном заведении, следовательно, самым делом свидетельствуют о том, как необходимо такое училище для дочерей нашего духовенства; (*) в настоящей заметке мы ограничимся изложением того, что сделано по этому вопросу и вместе осмеливаемся предложить свое посильное мнение о том, как привести этот вопрос к окончательному решению.

(*) По собранным нами сведениям видно, что в Тверской женской гимназии, в прогимназиях уездных городов Тверской губернии, в школе Максимилиана обучается 318 девиц из духовного звания. Нужно заметить, что в это число не входят девочки, обучающиеся в учебных заведениях других губерний, Московской, Ярославской, С.-Петербургской и Новгородской.

Берем на себя смелость сказать нечто по этому вопросу в виду того, что наступает время съезда, когда вопрос этот, вероятно, будет поднят; а с другой стороны в виду того, что некоторые из о.о. депутатов, прочтя эти строки, привезут с собою, как и было в прошедший съезд, выработанные на частных съездах проекты, более обстоятельные и пригодные. Приступаем к напоминанию того, что было сделано по этому вопросу на съездах в 1876 и 1878 года.

В 1876 году Высокопреосвященнейшим Алексием дано было съезду предложение о том, чтобы духовенство епархии озаботилась устроить женское девичье училище для дочерей священно-церковнослужителей. Предложение Преосвященного было принято духовенством, как заявлено им в протоколе, с глубоким сочувствием и благодарностью и для осуществления этой мысли духовенство единогласно положило:

1) Для составления основного капитала на сей предмет делать постоянные и ежегодные взносы со всех причтов Тверской епархии не менее двух рублей с каждого причта, надеясь в то же время, что некоторые более состоятельные причты не откажутся для такого благодетельного дела добровольно увеличить этот ежегодный взнос. Взнос этих денег съезд предположил начать с следующего же 1877 г.
«Между тем», говорится далее в протоколе, сознавая, что чрез этот добровольный взнос не скоро составится капитал, нужный для устройства и открытия женского епархиального училища, съезд депутатов, имея в виду сведения, что из Тверской епархии отсылается до 14 тысяч на содержание училищ женских западного края, положил просить епархиального Преосвященного ходатайствовать о перечислении этой суммы на устройство и содержание предполагаемого Тверского женского епархиального училища.

На этом протоколе последовала резолюция Высокопреосвященного Алексия такого содержания:

1) Сбор по два рубля и более, вдвое, втрое от небедных причтов собственно на епархиальное девичье училище утверждается, о чем и объявит Консистория всему духовенству чрез благочинных.
2) К сему сбору надлежит пригласить как настоятелей, так и настоятельниц монастырей в надежде, что по своим средствам окажут сочувственную немалую помощь приходскому духовенству.
3) Консистории еще передать прилагаемое во 2-м пункте сего постановления для проверки справкой и если окажется возможным по справке — для составления проекта ходатайства пред Св. Синодом.

Когда протокол съезда с резолюцией Его Высокопреосвященства был передан в Консисторию, то Консистория, рассмотревши обстоятельно все дело в связи с заявлением трех депутатов съезда, священников Димитрия Воскресенского, Александра Соколова и Василия Невского, предлагавших производить сбор по 2 руб. с бедных причтов, по 4 руб. с состоятельных и по 6 руб. с более состоятельных причтов для скорейшего осуществления мысли об устройстве в Тверской епархии женского духовного училища, постановила:

1) предписать благочинным Тверской епархии привести в исполнение постановление, заключающееся в этом протоколе относительно производства с сего года сбора с причтов Тверской епархии на предложенное учреждение женского епархиального училища;
2) по неравенству причтов Тверской епархии в имеющихся у них средствах к содержанию самый сбор с них денег на означенный предмет для определения его нормы, согласно мнению троих депутатов от духовенства, разделить на три разряда: низший, состоящий из 2 руб., средний из 4-х руб. и высший из 6 руб;
3) для причисления каждого причта к какому-либо из упомянутых разрядов сбора на тот же предмет, по степени получаемых ими средств к содержанию, благочинные предварительно должны устроить в своих благочиннических округах съезды находящихся в их округах священников и по определении таким образом качества сбора с каждого причта они, благочинные имеют представить в Консисторию собранные деньги при реестрах не далее 15 июня сего года, а на будущее время представлять деньги не позже января;
4) независимо от сего пригласить к каждогодным добровольным пожертвованиям на означенный предмет настоятелей и настоятельниц монастырей Тверской епархии;
5) имея в виду:

а) что учреждены училища для образования девиц духовного звания во многих других епархиях и что оно крайне потребно и для Тверской епархии;
б) в г. Ржеве, хотя и существует подобное училище, но оно основано на частные средства г-ж Мазуриной и Булах и преимущественно для девиц сирот духовного звания из г. Ржева, Зубцова, Старицы и Осташкова и их уездов Тверской епархии и
в) что существующая в г. Твери Мариинская гимназия, по довольно значительному взносу за право учения от 35 до 40 руб., не доступна для дочерей всех причтов особенно для бедных, а также признавая г. Тверь центральным местом для учреждения женского епархиального училища — донести от имени Высокопреосвященства в Св. Синод о состоявшемся протоколе съезда и просить о разрешении учреждения училища в г. Твери, а также ходатайствовать о перечислении суммы в 12947 руб., отсылаемой на западные девичья училища, на постройку Тверского женского училища.

Резолюция Его Высокопреосвященства на сем журнале Консистории последовала такая:

…только изложенное в первом, втором, третьем и четвертом пункте определение Консистории утверждается. Об изложенном же в 5 пункте сего определения напомнить по возвращении моем из предпринятого путешествия для обозрения епархии.

Но не суждено было исполниться задуманному Преосвященным Алексием делу при его жизни. Чрез несколько дней после данной резолюции смерть похитила его от нас и дело устройства женского епархиального училища, быстро двинувшееся вперед, должно было, по необходимости, остановиться. По смерти Преосвященного Алексия Консистория журналом от 13 июня 1877 года постановила: дело об устроении женского епархиального училища в г. Твери, не делая по оному исполнения, представить Его Высокопреосвященству Высокопреосвященному Евсевию на архипастырское благоусмотрение, по прибытии его в Тверь. Такова история первого периода дела.

В 1878 году наступил второй период в истории этого дела. В июне месяце сего года Высокопреосвященному Евсевию подана была докладная записка учредительницы Ржевского женского духовного училища Натальи Антоновны Булах такого содержания, что она желает преобразовать это училище согласно Высочайше утвержденному Уставу для епархиальных женских училищ 20 сентября 1868 года; но при этом поставляет следующими условия:

а) чтобы помещение, занимаемое ею и г-жой Мазуриной, осталось неприкосновенным, равно и переход, соединяющий это помещение с церковью;
б) чтобы за г. Мазуриной и Булах остались все права, какими они пользуются в настоящее время;
в) чтобы средства училищного священника не были ниже тех, какие он получает в настоящее время;
г) чтобы распоряжение церковной утварью и церковными доходами принадлежало ей, и никто не имел права делать замечания на счет расхода денег для церковных нужд;
д) чтобы ей одной принадлежало право по своему личному убеждению принимать сирот на казенное содержание;
е) чтобы священник Виноградов по-прежнему остался законоучителем и инспектором классов и священник Панков преподавателем арифметики и геометрии.

На докладной записке г-жи Булах Высокопреосвященный Евсевий дал следующую резолюцию:

1 июня 1878 года: Консистория без замедления рассмотрит, сообразив с делом об открытии епархиального училища для девиц духовного происхождения, и представит мне с своим заключением.

Духовная Консистория, рассмотревши дело, сделала постановление такого содержания:

…так как § 2 Высочайше утвержденного 20 сентября 1868 года Устава епархиальных женских училищ оные училища открываются на средства духовенства епархии, в настоящее же время не имеется на этот предмет никаких средств, то распоряжение по докладной записке г-жи Булах сделать, какое окажется нужным, по обсуждении имеющим быть в конце сего года епархиальным съездом духовенства.

Собравшемуся в декабре 1878 года съезду Высокопреосвященнейший Евсевий дал следующее предложение:

Предлагаю общему епархиальному съезду духовенства рассмотреть и обсудить дело об учреждении и устройстве женского епархиального училища и представить мне свое заключение по сему предмету.

Общеепархиальный съезд 1878 года имел суждение об учреждении и устройстве епархиального женского училища по предложению Высокопреосвященнейшего Евсевия и сделал такое постановление по сему предмету:

глубоко сочувствуя делу образования своих детей и вполне сознавая всю нужду и благодетельность устройства для сего женского училища, съезд в настоящее время, по крайней бедности духовенства и по неимению никаких для сего источников и средств, к глубокому своему прискорбию, ничего не может для сего сделать.
Посему постановил: отложить устройство епархиального женского училища впредь до устройства свечного епархиального завода. Может быть, с устройством епархиального свечного завода найдутся средства для устройства и сего благодетельного заведения.
При том же, имея в виду сведение, что из Тверской епархии ежегодно отсылается сумма в количестве 12980 руб. 40 к. на содержание юго-западных женских училищ, съезд духовенства осмеливается убедительнейше просить Его Высокопреосвященство ходатайствовать пред Св. Синодом о перечислении этой суммы на устройство и содержание предполагаемого Тверского епархиального женского училища.

К этому протоколу было предложено особое заявление Ильи Розова, в котором он предлагает съезду не оставлять дело учреждения епархиального училища на долго, а приступить к осуществлению этой мысли с настоящего же года. Для сей цели он предлагает, хотя Мазуринское Ржевское училище сделать епархиальным, в последствии же, когда справится духовенство со средствами, начать постройку в Твери женского епархиального училища.

Протокол съезда Высокопреосвященнейший Евсевий утвердил, затребовав при этом справку из Консистории о том, было ли ходатайство в Св. Синод о перечислении 12980 р., отсылаемых на юго-западные женские училища, на устройство женского епархиального училища в г. Твери. Вскоре после сего Высокопреосвященнейший Евсевий скончался, и дело опять остановилось; съезд же 1881 года вопроса этого не поднимал.

Впрочем, причина — почему в 1881 году не поднято было этого вопроса на съезде и почему съезд 1878 года, как будто не так сочувственно, как это было на съезде 1876 года, отнесся к вопросу об устройстве епархиального женского училища, была вполне уважительная. Всякому известно, какими серьезными экономическими вопросами заняты были съезды 1878 и 1881 года. На первом из этих съездов отыскивались источники покрыть долг Св. Синоду в 27 тысяч рублей за ремонт корпусов, перестроенных для общежития; отыскивались средства на покрытие расходов по содержанию параллельных классов при семинарии; происходила разверстка и прибавка епархиального процентного сбора по распоряжению Св. Синода; делали постановление об учреждении епархиального свечного завода в епархии. Духовенство в ужас приходило от тех расходов, какие предвидели по вышеуказанным статьям. Естественно, — вопрос о постройке девичьего училища должен был отойти на задний план.

Не менее важными экономическими вопросами занят был съезд 1881 года. Кроме дел по устройству свечного завода ему пришлось заняться отыскиванием средств на содержание двух помощников инспектора в семинарии по распоряжению Св. Синода, на увеличение средств в семинарской больнице, на увеличение средств в семинарской канцелярии, на отыскание средств для бедных учеников Тверской семинарии, на устройство и обзаведение общежития при семинарии. И на этом съезде не было возможно и подумать об устройстве женского епархиального училища, тем более что епархия еще в тот год не выплатила долг Св. Синоду за ремонт старых корпусов при семинарии. В настоящее время таких экономических вопросов не предвидится. Благодаря Бога, все дело, уладилось так, как нельзя было и предполагать. Без увеличения сборов с причтов и церквей найдены средства и по содержанию параллельных классов и по содержанию помощников инспектора, больницы, канцелярии, бедных учеников и т.п. Остается желать в этом случае только одного, чтобы сборы, которые существовали доселе на нужды семинарии, высылались исправно, и все будет идти своим порядком. В виду этого обстоятельства нам кажется благовременно возвратиться к вопросу об устройстве женского епархиального училища на настоящем съезде и обстоятельно обсудить этот вопрос. Тем более нужда в этом настоит еще и потому, что не предвидится собрания в скором времени съезда и если не будет решено дело на этом съезде, то рассуждение о нем будет, как думается, не ранее 1888 года. К тому же нынешний год такой, когда долг Св. Синоду будет оплачен и духовенству предстоит решить необходимо такой вопрос: продолжать ли сбор, который существовал с 1877 года на покрытие долга Св. Синоду по устройству общежития, обратив его на какой-либо другой предмет с 1883 года, или сложить этот сбор совершенно?

Справка

Сведения о времени открытия Тверского Епархиального Женского Училища разнятся:

Источник 1:
19 ноября 1895 года в Твери открылось Епархиальное женское училище — полузакрытое учебное заведение с сокращенной программой женских гимназий для дочерей православного духовенства.

Источник 2:
Здание Епархиального женского училища, трехэтажное, величественной архитектуры, появилось в Твери в 1898 году на высоком правом берегу Волги, в конце набережной. «Тверские архипастыри и епархиальное духовенство давно было озабочено открытием в Твери женского епархиального училища; вопрос этот поднимался еще с 1870 года при Тверском архиепископе Филофее (впоследствии Киев. Митрополите) и Алексии, но за неимением средств у духовенства пришлось на долгое время отложить это дело, тем более что в городе Ржеве уже существовало (хотя только для 4-х уездов) училище для девиц духовного звания. В 1890 году, в день пятидесятилетнего юбилея служения в священном сане Архиепископа Саввы, духовенство в адресе своем выразило желание скорейшего построения в Твери епархиального женского училища; пожертвовало на оное 5940 рублей, и Высокопреосвященный Савва от себя на тот же предмет выдал одну тысячу рублей. Указом консистории от 22 мая 1892 года составлена была комиссия из 6 лиц для предварительной разработки вопроса об устройстве в Твери епархиал. женского училища.»

Источники и примечания:

Основными источниками для данного исследования являются:

  1. Газетный репортаж из зала суда 1884.
    (Московские Ведомости, 1884, №№ 137–142. Судебная хроника. Московский Окружной Суд. Дело Булах).
  2. Дневниковые записи Тверского архиепископа Саввы, включающие его переписку со множеством корреспондентов.
    (Савва (Тихомиров). Хроника моей жизни: Автобиографические записки высокопреосвященного Саввы, архиепископа Тверского и Кашинского. В 9 томах. Сергиев Посад: 2-я тип. А.И. Снегиревой, 1898–1911).
  3. Речь Плевако по делу Булах.
    (Ф.Н.Плевако. Избранные речи. Сост. Р.А.Маркович. Отв. редактор и автор предисловия Г.М.Резник. М: Юрид. лит., 1993.)
  4. Материалы из фонда Т.И.Филиппова, относящиеся к делу Мазуриной-Булах, и включающие его переписку с различными людьми.
    (ГА РФ. Фонды личного происхождения. Ф.1099. Филиппов Тертий Иванович, государственный контролер, общественный и литературный деятель.)

Эти источники обильно цитируются в тексте, часто небольшими фрагментами внутри предложений, так что цитаты не всегда снабжаются сносками. Иногда, впрочем, такие сноски делаются для основополагающих цитат или для конкретных дел из Фонда Филиппова. Остальные источники по возможности сносками снабжаются.

  • [1] РГИА Ф.1343 о.17 д.6810: Дело Смоленского Дворянского Депутатского Собрания о дворянском происхождении фамилии Булах. 1846–1855 гг.
  • [2] РГИА Ф.797 О.23 Отд.II Ст.2 Д.206: Дело о разрешении укрепить за церковью Ржевской Божьей Матери у Пречистенских Ворот жертвуемый вдовой О. Мазуриной дом с надворным строением и землей в приходе этой церкви 1853 г.
  • [3] Проклятие купеческой династии и пушкинский дворик
  • [4] Новое Время № 2959, 25 мая 1884 г.
  • [5] Московские Ведомости, 1884, №№ 137–142. Судебная хроника. Московский Окружной Суд. Дело Булах.
  • [6] Тверские Губернские Ведомости, 1884, №№ 41–48. Судебная хроника. Московский Окружной Суд. Дело Булах.
  • [7] Речь Плевако Ф.Н. по делу Булах // Ф.Н.Плевако. Избранные речи. Сост. Р.А.Маркович. Отв. редактор и автор предисловия Г.М.Резник. М: Юрид. лит., 1993.
  • [8] С.И.Алексеева «Ржевский мещанин во дворянстве»: история семьи Тертия Ивановича Филиппова (по данным отечественных архивов) // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Серия 2: История. История Русской Православной Церкви. 2008. № 2 (27). С. 16.
  • [9] Судебная Газета. 1899, № 49, с.15. Некролог. Т.И.Филиппов.
  • [10] Витте С.Ю. Воспоминания. Детство. Царствование Александра II и Александра III (1849—1894). Берлин, Слово, 1923.
  • [11] Гнедич П.П. Книга жизни: воспоминания, 1855—1918 / ред. и примеч. В.Ф. Боцяновского; предисл. Гайк Адонца; (Переиздание 1929 г.). — М.: Аграф, 2000. — 368 с.
  • [12] «Победоносцев над Россией Простер совиные крыла» – Александр Блок. Мы позволили себе распространить выражение и на Филиппова.
  • [13] Алексеева С.И. Материалы по истории Русской Православной Церкви в архивном наследии Т.И.Филиппова.
  • [14] Савва (Тихомиров). Хроника моей жизни: Автобиографические записки высокопреосвященного Саввы, архиепископа Тверского и Кашинского. В 9 томах. Сергиев Посад: 2-я тип. А.И. Снегиревой, 1898–1911; .
  • [15] здесь и далее выделение текста жирным шрифтом сделано автором исследования – АН].
  • [16] См., например, В.М.Дорошевич «Мефистофель окружного суда».
  • [17] Пророки Византизма: Переписка К.Н.Леонтьева и Т.И.Филиппова (1875–1891) / СПб.: Издательство "Пушкинский Дом", 2012. (Сер.: Русские беседы).
  • [18]С.И.Алексеева «Ржевский мещанин во дворянстве»… С.24.
  • [19] d`une cause célèbre — известное дело, громкое дело (фр.)
  • [20] «Московский городовой, или Очерки уличной жизни» / Современные известия. 1881 № 324.
  • [21] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.3039: Письма Ерофеевой Елены М.И.Филипповой. Письмо 18.12.1881.
  • [22] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.3015: Письма Вансловой Ольги Федоровны М.И.Филипповой. ЛЛ.3–4об. Письмо 13.10.1880.
  • [23] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.524 ЛЛ.07–30об.: Фонд Филиппова. Копия Определения Московской судебной палаты.
  • [24] Подробную статью о Ю.С.Булахе см. здесь
  • [25] Кони А.Ф. Собрание сочинений в восьми томах. Том 8. Письма. 1868–1927. М. 1969. С.37.
  • [26] «П. 2) Должность начальницы, по обоюдному согласию, они оставляют за собой, и могут сменяться одна другою».
  • [27] По выражению Ржевского уездного исправника Семенова из Справки тверского губернатора А.Н.Сомова. См. ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.2647 ЛЛ.5–6.
  • [28] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.2647 ЛЛ.1, 1об.: Письмо Булах Н.А. к Савве. 10.08.1880.
  • [29] Газета называлась просто «Русская газета». Полит., обществ., экон. и лит. / Ред.-изд. А.А.Александровский. – М. 1880 № 41 30 апреля, № 46 7 мая. См. Приложение VI.
  • [30] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.2647 ЛЛ.1, 1об.: Письмо Булах Н.А. к Савве. 10.08.1880.
  • [31] Известно, что Победоносцев для сбора сведений об интересующих его лицах действительно пользовался информаторами, часто из полицейских структур, Так, например, по его приказанию была установлена негласная слежка за протоиереем Л.А.Павловским, в распоряжении которого находились Дневники покойного придворного священника и законоучителя великих князей И.В.Рождественского. Об этом деле и о Справке, предоставленной Победоносцеву, см. в статье про Л.А.Павловского. Любопытно, что архиепископ Савва неоднократно встречался с Павловским, и в 1883 году тот знакомил его с Дневниками Рождественского.
  • [32] М.С.Каханов: Биографический словарь. Высшие чины Российской Империи (22.10.1721 — 2.03.1917) — Т.2 — Москва, 2017. С.76.
  • [33] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.2647 ЛЛ.5–6. Письмо Тверского губернатора А.Н.Сомова Т.И.Филиппову. Справка о дознании исправника.
  • [34] Филиппов Т.И. Письмо к К. П. Победоносцеву. // К.П.Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки. (Предисл. M.H.Покровского). / Гос. изд. Москва — Петроград. 1923 / Том I Novum regnum. Полутом 1-й. Письмо № 129.
  • [35] Вырезано в «Тверских Губернских Ведомостях» по сравнению с «Московскими Ведомостями». См. Приложение III.
  • [36] РГИА СПб Ф.1354 О.1 Д.1383: О привлечении к ответственности членов Уголовного департамента Московской судебной палаты за неправильные действия при рассмотрении дела Н. А. Булах, обвиненной в намеренном причинении расстройства умственных способностей девице Мазуриной, 1884.
  • [37] Устав уголовного судопроизводства. 1864 г. С.63.
  • [38] Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. (Дополнено по продолжению 1868 г. и позднейшим узаконениям). СПб.: тип. II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1869. С.395.
  • [39] Там же. С.388.
  • [40] Там же. С.379.
  • [41] Устав Уг. Суд. С.67.
  • [42] Устав Уг. Суд. С.68.
  • [43] Адрес Календарь Тверской губернии на 1880 г.
  • [44] Степан Васильевич Щелкан — бывший судебный следователь, с 1868 г. присяжный поверенный. Считался опытным адвокатом. В 1874 г. оппонировал Плевако на знаменитом процессе игуменьи Митрофановой. В деле Булах представлял интересы опекунши Анны Мазуриной — Е.В.Ерофеевой, которая подписывала с ним договор.(Письмо Ерофеевой к М.И.Филипповой от 9 декабря 1884 г.)
  • [45] Уложение о наказаниях. С.379.
  • [46] РГИА СПб Ф.1287 О.19 Д.779: По прошению опекунши над психически больной дочерью потомственной почетной гражданки Мазуриной Ерофеевой об отпуске ей по 1000 рублей ежегодно на содержание Мазуриной из средств дома призрения бедных детей в городе Ржеве, Хозяйственный департамент Министерства внутренних дел. 1888 г.
  • [47] РГИА СПб Ф.587 О.31 Д.1285: Формулярный список кассира Ржевского отделения Гос. Банка ст. сов. Н.Е. Булаха, 1900.
  • [48] ЦГИА СПб Ф.990 О.2 Д.180 Л.6: Дело студента Электротехнического института Императора Александра III Ивана Георгиевича Булаха, 1902. (Формулярный список Е.Е.Булаха).
  • [49] Происхождение дополнительных капиталов у семьи Булахов всё же остается неясным. Известно, что после смерти Е.А.Булаха Наталье Антоновне и ее сыновьям досталось в наследство селение Войновщина в Смоленской губернии в 30 душ мужеского пола и 92 десятин удобной земли. В 1870 г. при выкупе крестьянами земельных наделов селение было оценено в 2840 рублей (РГИА Ф.577 О.37 Д.2922: Дело о выкупе временнообязанными крестьянами земельных наделов у Булах Н.А., Н.Е. и Е.Е. селения Войновщины). Если верить газетному репортажу из зала суда, какое-то имение в 28 десятин в той же Смоленской губернии в 1867 г. было продано за 140 рублей. Неизвестно, идет ли речь об одном и том же селении. В любом случае, эти продажи никак не объясняют заметное превышение совокупного капитала Булахов над оставшимися «мазуринскими» деньгами.
  • [50] РГИА СПб Ф.1287 О.19 Д.779: По прошению опекунши… 1888 г.
  • [51] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.2409 ЛЛ.1,1об.: Письмо к Т.И.Филиппову Плевако. 1884.
  • [52] После отъезда Анны и Натальи в Ржев, родственники Мазуриной попытались лишить ее права распоряжаться доставшимся наследством. Они пожаловалась Московскому Губернскому Начальству на то, что Мазурина «потратила неизвестно на что свой наследственный капитал, выдает без надобности разным лицам долговые документы и даже закладывает свои вещи», при этом, «окружена недобросовестными людьми, которые имеют на нее сильное влияние, и, пользуясь этим, употребляют в свою пользу ея доходы». Общее Собрание Московского Губернского Правления и Палат постановило учредить над личностью и имением Мазуриной опекунское управление. После этого в марте 1864 года Мазурина обратилась в Сенат с жалобой на действия Московского Губернского Начальства, объяснила, что капитал свой она издержала на расходы по отделке и перестройке ея домов, и попросила освободить ее от опеки. Сенат, согласно с мнением Министра Внутренних Дел, просьбу удовлетворил, опека была снята, и Мазурина стала свободно распоряжаться своими деньгами. См. РГИА СПб Ф.1268 О.25 Д.589: Дело по указу Правительствующего Сената по жалобе почетной гражданки Анны Мазуриной на распоряжение Московского губернского начальства относительно опеки над имением за её расточительность, 1864.
  • [53] См. определение юродства, например, здесь.
  • [54] Был еще присяжный поверенный гражданского истца С.В.Щелкан. После суда его доверительница – Е.В.Ерофеева – извинялась перед М.И.Филипповой, что заключила с ним договор, не посоветовавшись: «думать нельзя было что он так поступит». В чем заключался «поступок» Щелкана, неясно. Ерофеева почему-то очень интересовалась, присутствовал ли Щелкан в Сенате на слушаниях по апелляции Булах на приговор. (Письмо Ерофеевой к М.И.Филипповой от 9 декабря 1884 г.).
  • [55] Дело супругов Замятиных / Ф.Н.Плевако. Избранные речи. С.151.
  • [56] Там же. Резник Г.М. Рыцарь правосудия (Предисловие к книге) С.23.
  • [57] А. Чехов. Осколки московской жизни. <1884> <23, 26 мая> // А.П.Чехов. Сочинения в 18 томах // Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1979. — Т. 16. Сочинения. 1881—1902. — С. 34—178.
  • [58] Дыба и Удав – сатирические персонажи М.Е.Салтыкова-Щедрина, нарицательные имена представителей реакционной и мракобесной бюрократии.
  • [59] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.3039: Письма Ерофеевой Елены М.И.Филипповой. Письмо 08.09.1884.
  • [60] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.3015: Письма Вансловой Ольги Федоровны М.И.Филипповой. ЛЛ.36–40об. Письмо 17.10.1884.
  • [61] Соответствующая справка хранится в Фонде Филиппова. См. ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.524 ЛЛ.40, 41об. Справка Главного Тюремного Управления о ссылке Н.А.Булах. 1885 г.
  • [62] Савва (Тихомиров). Хроника моей жизни… т.6. С.531. Дата смерти приводится в сноске на странице – Савва очевидно следил за судьбой Булах и имел сведения о ней.
  • [63] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.3039: Письма Ерофеевой Елены М.И.Филипповой. Письмо 09.12.1884.
  • [64] РГИА СПб Ф.1287 О.19 Д.779: По прошению опекунши… 1888 г. Объяснение Ржевского Городского Головы.
  • [65] Савва (Тихомиров). Хроника моей жизни… т.6. С.621. Письмо Саввы Филиппову от 23.04.1882.
  • [66] С.И.Алексеева «Т.И.Филиппов и С.Ю.Витте: К вопросу об обстоятельствах реализации реформаторского курса С.Ю.Витте».В рамках научно-исследовательского проекта РГНФ № 06–01–00291а «Т.И.Филиппов (1825–1899): русский консерватизм и правительственная политика пореформенной России». // История России: экономика, политика, человек. 2011. С. 17.
  • [67] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.1502: Письма к Т.И.Филиппову Булах Е. 03.01.1899.
  • [68] С.И.Алексеева «Ржевский мещанин во дворянстве»: история семьи Тертия Ивановича Филиппова (по данным отечественных архивов) // Вестник ПСТГУ II: История. История Русской Православной Церкви. 2008. Вып. II:2(27). С.13.
  • [69] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.3015: Письма Вансловой М.И.Филипповой. ЛЛ.48, 49об. Письмо конца дек. 1880 – нач. янв. 1881 гг.
  • [70] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.3015: Письма Вансловой М.И.Филипповой. ЛЛ.17–19об. Письмо 13.02.1881.
  • [71] Мария Яковлевна Алексеева — вдова фельдшера, которая первое время сопровождала Мазурину в поездке по монастырям. Алексеева заявила, что Анна отправилась путешествовать по наущению Булах, и поведала историю о поездке Булах к Филофею за благословением. Это было единственное свидетельство об этой поездке, причем о какой бы то ни было передаче денег Филофею, и тем более о сумме, Алексеева не сообщала.
  • [72] Это цитата из газеты, позже дезавуированная (исправленная) Филипповым.
  • [73] Пророки Византизма: Переписка К.Н.Леонтьева и Т.И.Филиппова (1875–1891) / СПб.: Издательство "Пушкинский Дом", 2012. (Сер.: Русские беседы). Письмо 24.08.1887.
  • [74] Там же. Письмо 03.10.1887.
  • [75] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.2062: Письма к Т.И.Филиппову Лагорио Константина. Письмо 03.05.1881.
  • [76] Савва (Тихомиров). Хроника моей жизни… т.7. С.212. Письмо Ринка Савве 08.04.1884.
  • [77] «Тверские Епархиальные Ведомости» 1884. №№ 13 (1 июля) и 14 (15 июля).
  • [78] Преосвященный Савва в своих «записках» со скорбью сообщил, что у митрополита, слывшего аскетом и молчальником, нашли и вовсе 97 тыс. руб. «Стоустая молва поставляла происхождение этого капитала в связь с грандиозным хищением, из-за которого возникло громкое судебное "дело о Мазуриной и Булах"» Лебедев А.П. Слепые вожди: четыре момента в исторической жизни церкви. Типография А.И.Снегиревой. Москва 1907.
  • [79] Помимо показаний свидетельницы Марии Алексеевой (см. примеч. [71]), Филиппов был знаком с делом через Лагорио (см. примеч. [75]). Копия обвинительного акта тоже была в его распоряжении. Вызывает удивление, что Филиппов не стесняется говорить о своем знакомстве с материалами следствия.
  • [80] Савва (Тихомиров). Хроника моей жизни… т.6. С.530. Письмо Филиппова Савве от 30.10.1881.
  • [81] Переписка К.Н.Леонтьева и Т.И.Филиппова (1875–1891). Письмо 03.10.1887.
  • [82] «Гражданин» 1884 № 28. (Приводится по Дополнению к статье В.Ф.Владиславлева «Памяти Высокопреосвященнейшего Филофея» / ТЕВ № 14 1884 15 июля.)
  • [83] В.Ф.Владиславлев «Памяти Высокопреосвященнейшего Филофея» / ТЕВ № 13 1884 1 июля.
  • [84] Номер не известен, ссылка опять же на статью В.Ф.Владиславлев (см.пред. ссылку).
  • [85] См. выше примеч. [78].
  • [86] Филиппов Т.И. Памяти М.Н.Каткова // Гражданин 1887. 26 июля. № 60. С.2
  • [87] «Московские Ведомости», 1887. 1 авг. № 209. С.4.
  • [88] «Газета А. Гатцука», 1884, 26 мая. № 20.
  • [89] Лесков Н.С. Письмо в редакцию //«Русский курьер», 1884, № 150, 2 июня
  • [90] Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям. Том 2. М. 1984. Ч. 5–7, С. 274–275.
  • [91] По общепринятой версии мать Мазуриной ушла в монастырь по обету, данному во время болезни ног. Тертий же предпочитает указывать низменный вариант в поведении человека, возможно, и правдивый.
  • [92] Странное замечание Филиппова, т.к. училище вроде бы в 1884 г. еще не было Епархиальным (см. Справку в Приложении X). Либо Филиппов уже тогда считал это свершившимся фактом, либо он писал (или даже правил) эти записки гораздо позже — память подводила.
  • [93] Знак вопроса поставлен самим Филипповым – очевидно, не был уверен в дате, ибо на самом деле Савва прибыл в Тверь только летом 1879 г.
  • [94] Неверные инициалы. Лагорио звали Константин Луцианович.
  • [95] d`une cause célèbre — известное дело, громкое дело (фр.)
  • [96] Почему Лагорио (или Филиппов) так думал? – ведь Филофей давно не был «начальником» училища. Стоял у истоков — это да. Ну и потом — не доложить, а допросить, о чем Лагорио милостиво просил осведомиться у Филофея самого Филиппова (см. выше в Приложении I). Более того, в этих же записях Филиппов рассказывает, как Филофей отказывался вмешиваться в дела его бывшей епархии. Тертий совершенно запутался.
  • [97] В записи Филиппова вместо слова «известно» употреблено слово «видим».
  • [98] Московские Ведомости, 1884, №№ 137–142. Судебная хроника. Московский Окружной Суд. Дело Булах.
  • [99] Тверские Губернские Ведомости, 1884, №№ 41–48. Судебная хроника. Московский Окружной Суд. Дело Булах.
  • [100] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.524 ЛЛ.07–30об.: Фонд Филиппова. Копия Определения Московской судебной палаты.
  • [101] В.Ф.Владиславлев «Памяти Высокопреосвященнейшего Филофея» / Тверск.Епарх. Ведомости. № 13 1884 1 июля.
  • [102] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.524 ЛЛ.39,39об.: Фонд Филиппова. Письмо Сольскому».
  • [103] К сожалению, эту статью пока найти не удалось, так что ее содержание мы можем представить только приблизительно на основе слов Филиппова.
  • [104] Похоже, Ю.С.Булах после выхода статьи в «Новостях», каким-то образом обвиняющих его, вынужден был давать объяснения — т.е. была еще одна статья на эту тему (типа Письма Булаха в Редакцию).
  • [105] ГА РФ Ф.1099 О.1 Д.524 ЛЛ.47–55об.: Фонд Филиппова. Письмо в «Новое Время».
  • [106] Там же Л.42. Копия письма Н.Е.Булаха .
  • [107] «Русская газета». Полит., обществ., экон. и лит. / Ред.-изд. А.А.Александровский. – М. 1880 № 41 30 апреля, № 46 7 мая.
  • [108] Здесь и далее в тексте Устава мною выделены места с упоминанием жертвуемого Н.А.Булах дома в пользу училища – АН.
  • [109] Преполове́ние (Преполовение Пятидесятницы, Преполовение Господне) — христианский праздник, отмечаемый на 25-й день по Пасхе. «Полпути», середина между Пасхой и Пятидесятницей (днем Св. Троицы).
    В 1879 г. Пасха приходилась на 9 Апреля – т.е. Алексий приехал в Ржев в начале мая.
  • [110] Реальный сбор денег на Тверское епархиальное женское училище начался только в 1890 г. по инициативе Саввы, который лично пожертвовал тысячу рублей. В 1892 г. была образована комиссия по устройству ТЕЖУ, в 1895 г. состоялось открытие, и только в 1898 г. училище получило новое здание, дошедшее и до наших дней.

последнее обновление 07.01.24 05:09